Действительно, именно после этой встречи Лист по-настоящему стал принимать участие в судьбе Вагнера, всё чаще давая ему возможность убедиться в своем искреннем расположении, оказывая ему практическую помощь. Он пропагандировал произведения Вагнера, добивался их постановки, дирижировал ими, снабжал коллегу деньгами и ценными советами, опекал его, как собственного сына. Натура Листа позволяла ему гораздо прочнее стоять на земле, а не витать в облаках, что было свойственно порывистому Вагнеру. Можно смело утверждать, что без поддержки Листа, проявлявшейся во всём — от незначительных житейских мелочей до критических ситуаций, — Вагнер не смог бы достичь вершин творчества, а возможно, вообще погиб бы. Так что Лист, почти ровесник Вагнера, в некоторой степени является его творческим отцом.
Что же касается того «особенного состояния» Листа, о котором пишет Вагнер, то во многих биографиях Листа говорится, что тогда он познакомился и даже влюбился в одну весьма экстравагантную особу — танцовщицу, получившую широкую известность как Лола Монтес (Montez)[309]. Ее выступления проходили с огромным успехом не столько из-за хореографического мастерства исполнительницы, сколько из-за ее необычной яркой красоты.
У Лолы было множество поклонников. Но ее личность наилучшим образом раскрывается во взаимоотношениях с самым титулованным из ее любовников, которым в 1846 году стал шестидесятилетний баварский король Людвиг I, для которого эта страсть оказалась роковой. Король позволял своей фаворитке всё, а она беззастенчиво пользовалась этим. В 1847 году Людвиг заказал портрет Лолы для Галереи красавиц мюнхенского замка Нимфенбург, благодаря чему мы можем по достоинству оценить ее внешность. Любила ли она стареющего монарха? Будучи законченной эгоисткой, Лола просто по полной программе использовала подаренный судьбой шанс. Не боясь общественного мнения, король осыпал возлюбленную поистине монаршими дарами: драгоценности, собственный выезд, дворец, пожизненная немаленькая пенсия, наконец, титул графини фон Ландсфельд (von Landsfeld)… Что еще нужно «скромной танцовщице»? Но она не остановилась на достигнутом — начала вмешиваться в политику, требуя, чтобы Кабинет министров являлся… в ее салон! Она вела себя настолько вызывающе, что терпение придворных кругов истощилось. Королю вполне могли простить наличие зарвавшейся фаворитки (Лола не стеснялась бесконечных публичных скандалов, дискредитировавших не только ее, но и короля) и даже растрату казны. Но, с точки зрения баварцев, «кухарка не может управлять государством». Лола стала искрой, взорвавшей пороховую бочку народного недовольства. 11 февраля 1848 года толпа возмущенных горожан пошла на штурм дома Монтес. В последний момент полиция успела вывести Лолу через черный ход. Она спешно покинула Мюнхен и после долгих странствий по Европе поселилась в Нью-Йорке. Что же касается короля, то февральская революция повлекла за собой уже гораздо более серьезную мартовскую: 20 марта Людвиг I подписал отречение от престола в пользу своего старшего сына Максимилиана.
Такой была женщина, с которой многие биографы связывают имя Ференца Листа. Однако нет ни одного достоверного документального свидетельства — письма, мемуарного источника, признания Листа или Лолы, — что они были любовниками[310]. Сама Лола Монтес оставила обширные воспоминания[311], но о связи с Листом там нет ни единого слова! Лист вообще упоминается в них лишь однажды, в связи с разговором автора с Жорж Санд, в котором женщины сравнивают его с Тальбергом. Чем вызвана такая скрытность, если любовная связь имела место? Лола могла бы гордиться, что заполучила в свои сети «короля пианистов» перед тем, как покорить короля Баварии.
Более того, 30 марта Лола была уже в Париже, где участвовала в премьере оперы Галеви[312] «Лаццарони, или Просто хорошо спать» (Le Lazzarone, ou Le bien vient en dormant). Значит, ее общение с Листом не могло длиться более трех недель. Сам Лист вернулся из Дрездена в Париж 5 апреля, через неделю после выступления Лолы. Утверждение некоторых биографов Листа, что в дальнейшем Монтес сопровождала его в турне по Европе, также не подтверждается документально: из Парижа музыкант поехал по городам Южной Франции, Лола же была в Варшаве и Санкт-Петербурге. Маршруты их никак не совпадают.
Лола Монтес и Ференц Лист, безусловно, были знакомы. Но утверждение, что между ними существовала любовная связь, не имеет никаких доказательств.
Листу тогда было не до любовных утех. В Париже произошел окончательный разрыв с Мари д’Агу. 11 апреля Лист писал ей: «Я очень печален и глубоко удручен. Я пересчитываю одно за другим все огорчения, которые я Вам причинил, и никто и ничто никогда не сможет спасти меня от самого себя. Я больше не хочу говорить с Вами, не хочу видеть Вас, еще того меньше, писать Вам. Разве не сказали Вы, что я комедиант? Да, наподобие тех, кто, выпив чашу с ядом, играет умирающего гладиатора. Всё равно. Молчание должно наложить печать на все страдания моего сердца»[313].
Среди биографов Листа принято обвинять во всех смертных грехах Мари д’Агу. В глазах почитателей спутнице гения всегда достается незавидная роль виновницы всех страданий, которые обрушиваются на кумира. Не избежала этой участи и Мари. Ее обвиняли в эгоцентризме, черствости, тщеславии, чуть ли не в том, что она тормозила творческое развитие Листа. Мари, безусловно, была своенравна и чрезвычайно самолюбива, не отличалась способностью любить жертвенно, считала, что в первую очередь сама достойна преклонения. Но Лист всегда на первое место ставил свое искусство. Двум пылким творческим натурам очень трудно было уживаться, винить никого из них за это нельзя.
Мари нельзя однозначно назвать злым гением Листа. Мы уже говорили, что его литературное наследие описываемого периода — плод соавторства с Мари, безусловно имевшей писательский дар. А вот признание Листа из его дневника за август 1838 года: «Сегодня она сказала мне: „Вы должны лучше использовать свое время, работать, учиться, упражняться…“ Частенько она бранила меня (на свой лад) из-за моей небрежности и беззаботности. Я опечален ее словами. Я должен работать и с большей пользой использовать свое время»[314]. При этом ее опека бывала порой назойливой и вызывала у Листа скрытое раздражение.
Их связь нельзя назвать случайной. Случайные связи не длятся более десяти лет, их не спасают ценой душевных терзаний, не склеивают иллюзиями, разлуки для них губительны. Однако именно после длительных разлук чувства Мари и Ференца вспыхивали с новой силой, и им казалось, что счастье возможно. Лист и Мари действительно по-настоящему любили — и при этом мучили, раздражали и не понимали друг друга.
Почему же они так и не смогли остаться вместе, несмотря на неоднократные попытки сохранить отношения? Я. И. Мильштейн точно заметил: «Картина их жизненной драмы: с одной стороны, обоюдное стремление к счастью, к созданию гармонии в своих личных отношениях; с другой — различие восприятий, мыслей и чувств, различие характеров. <…> Разрыв этот был неизбежен, и вовсе не потому, что М. д’Агу была неискренна в своей любви к Листу или не сумела оценить листовский гений, и уж, конечно, не потому, что Лист был непостоянен в своих привязанностях, а вследствие глубокой противоположности их натур»[315].
Скорее уж Мари стала «злым гением» Листа после их окончательного разрыва. Отношение Листа к бывшей возлюбленной, учитывая его незлопамятную и мягкую натуру, без сомнения, осталось бы самым дружеским, но она повела себя совершенно по-другому.
Летом 1844 года Мари завершила роман «Нелида» (Nélida). Название представляет собой анаграмму имени Даниель; в дальнейшем Лист в переписке предпочитал называть Мари не иначе как Нелидой. Правда, опубликовать роман (естественно, под псевдонимом Даниель Стерн) Мари решилась лишь спустя почти два года, но сам факт его написания говорит о многом. Многочисленные общие знакомые и друзья без труда узнавали в благородной и возвышенной аристократке Нелиде саму Мари, а в бессердечном плебее-художнике Германе Ренье донельзя очерненного Листа. Только такой неисправимый романтик, как Лист, мог поначалу ничего не заметить. В письме Феликсу фон Лихновскому он писал: «Искреннее одобрение стиля и некоторые замечания относительно построения книги, о чем я ей (Мари. — М. З.) писал, нашли в ней полное сочувствие; она даже сообщила мне, что сама не считает книгу превосходной. Если Вас это интересует, то попросите, чтобы она дала Вам оригинал или копию моего письма о Нелиде… Она не будет ничего иметь против пересылки его Вам, так как я знаю, что она показывала его многим друзьям, которые, я, право, не понимаю почему, ожидали, что я восприму опубликование этого романа как оскорбительный выпад против меня. Честно говоря, если бы я не был твердо убежден в том, что во мне скрывается другое существо, чем то, которое обнаруживают во мне кое-где некоторые люди, то я бы уже давно выбросил за окно весь вздор моей утомительной карьеры и занялся бы тем, чтобы есть более или менее аппетитные колбасы в Дебреце и Темешваре»[316].
