Джон любил общаться с сыном, но только время от времени. Вследствие непредсказуемых перепадов настроения иногда он даже срывался на Джулиана. Один раз, помню, Джон накричал на него за то, что он неаккуратно вел себя за обеденным столом. Я не на шутку взбесилась: «Если бы ты чаще бывал дома, ты бы знал, что дети в три года едят именно так. Оставь мальчика в покое!» В слезах я убежала на второй этаж. На личике Джулиана, беспомощного перед отцовским гневом, отразилось такое потрясение, что у меня сердце кровью обливалось. Подобные ссоры, правда, случались редко.
Мы с Джулианом научились держаться от Джона на расстоянии, если он был не в духе.
По вечерам в нашей любимой гостиной, пока Джулиан играл в свои игрушки на полу, мы с Джоном ужинали и смотрели новости. В такие минуты Джон любил повторять снова и снова, как все — таки здорово быть дома: «Черт, Син, да это просто фантастика какая — то! Как твоя мама? Она купила что — нибудь интересненькое? Скажи ей, если увидит что — то новое и необычное, пусть обязательно купит. Сколько бы оно ни стоило. И еще: не забудь, нам нужны книги для новых книжных шкафов. Пусть Лил купит те, что в кожаных переплетах, они выглядят так солидно!»
В холле, вдоль всей стены, у нас стояли книжные шкафы. Они были наполовину пусты, и Джон с удовольствием поощрял мамину любовь к посещению всяких ярмарок и распродаж, где она покупала разные симпатичные антикварные штучки и украшения для дома. Особенно ему нравились настенные часы, и мама рыскала повсюду, чтобы купить что — то оригинальное для Джона. «Да, слушай, пока не забыл: попроси Дот закупить побольше рисовых хлопьев. Они у нас кончаются». Он обожал хлопья и требовал, чтобы они всегда были под рукой.
Когда Джулиан ложился спать, а Дот уходила домой, у нас появлялось время, чтобы прийти в себя и побыть вдвоем. Теперь нас уже не беспокоили фанаты, которые еще недавно могли запросто проникнуть на территорию поместья и даже внутрь дома. Такое уже происходило несколько раз: однажды утром я обнаружила человек двадцать молодых людей, слоняющихся по комнатам первого этажа. Чтобы отгородиться от непрошеных гостей, мы специально установили большие деревянные ворота. Самые непримиримые и настырные все же продолжали торчать за воротами в любую погоду. Они увековечивали свои имена для потомков, вырезая их на дереве. Но все — таки жить в доме стало гораздо безопаснее.
После недель, проведенных в разлуке, когда я занималась хозяйством, а Джон выступал на концертах, было прекрасно снова быть вместе, закрывшись от всего внешнего мира. Это были самые трогательные моменты, наполненные любовью и теплом. Мы дарили друг другу розы, писали любовные записочки и сидели, обнявшись, перед телевизором. Такие минуты мы называли «время Джона и Син» — оазис любви и мира среди творящегося вокруг безумия. Мне они были очень дороги.
Когда было объявлено, что «Битлз» номинированы на награждение Знаком членов ордена Британской империи (МВЕ)[26], это вызвало огромную волну возмущения, прежде всего в высших слоях общества. Тема горячо обсуждалась в газетах, читатели Times писали в редакцию гневные письма. Тем не менее основная часть населения была рада узнать, что их кумиров собираются наградить. Сейчас это обычное дело, но тогда, в 1960–е годы, такого рода почестями отмечались судьи, политики и гражданские служащие, но никак не звезды эстрады. «Битлз» и здесь были первыми.
Крайне возбужденный Брайан позвонил Джону и прокричал в трубку: «Ты не поверишь. Я тоже сначала не верил, но только что мне подтвердили, что вы с ребятами представлены к ордену. Ну разве это не фантастика? Я все еще щиплю себя за все места и не верю. Орден Британской империи! Из рук королевы! В Букингемском дворце!»
Ответ Джона прозвучал чуть менее возвышенно: «Брайан, да ты шутишь, мать твою. За что? Поп — звездам не дают орденов, они — для военных, для всяких там народных благодетелей или чиновников. Черт тебя задери, дай я сначала расскажу об этом Син и Мими». На самом деле Джон был так польщен этим известием, что ему не терпелось сообщить его всем вокруг. У него и мысли не мелькнуло отказаться.
Минуло несколько месяцев, прежде чем ребят и Брайана пригласили на торжественную церемонию во дворец. Мы, их жены и подруги, очень хотели пойти вместе с ними, но мальчики решили, что нам лучше остаться, так как у дворца ожидалось настоящее столпотворение истеричных фанатов. Мы наблюдали за всем по телевизору и были несказанно горды за них.
Джон в те дни все время повторял: «Теперь Мими придется забрать свои слова назад — про то, что гитарой на жизнь не заработаешь». Мими по — прежнему вела себя так, будто его популярность — результат везения, а не таланта и упорного труда. Это все еще задевало Джона, где — то глубоко внутри, и он надеялся, что награда из рук самой королевы наконец — то переубедит Мими. Так оно и вышло. Мими была так обрадована этим событием, что попросила разрешения хранить знак отличия у себя, и Джон, конечно, согласился. Несколько лет коробочка с наградой покоилась в самом почетном месте ее дома — на телевизоре.
Мими тем временем жилось в Ливерпуле не слишком комфортно, о чем она не забывала жаловаться Джону в телефонных разговорах. Подруг у нее не было, фанаты докучали, и однажды она призналась, что хотела бы жить в другом месте. На наш вопрос, где же, она заявила: «В Борнмуте». Мими сказала, что всегда мечтала жить на берегу моря, на юге. Мы забеспокоились, что, уехав, она начнет скучать по сестрам и их детям, на что она презрительно ответила: «Вздор. Я и здесь — то с ними редко вижусь. Они навещают меня, только когда им что — нибудь нужно».
Итак, мы согласились подыскать ей дом в Борнмуте. Мими приехала на несколько дней к нам в Кенвуд, и мы договорились с агентствами по недвижимости в Дорсете, чтобы они прислали нам на выбор варианты домов с подробным описанием. Мими внимательно их изучила и остановилась на четырех, которые ей приглянулись больше остальных. После этого мы сели в наш «ролле» и отправились в Борнмут. День выдался не из легких: Мими была в ужасном настроении и категорически отвергла первые три варианта. Однако потом произошло чудо: последний, четвертый, вариант ее устроил. Это было маленькое роскошное, белого цвета бунгало в Пуле, соседнем с Борнмутом городке, тоже на побережье. Настроение у Мими сразу же переменилось, и всю дорогу назад она болтала без умолку: «О, Джон, я благодарю бога за все. Может быть, хоть теперь я смогу пожить в мире и спокойствии. Вы можете иногда привозить ко мне Джулиана, пусть подышит морским воздухом, поиграет в песочке».
Наконец — то мы с Джоном облегченно выдохнули. Дом Мими был продан за шесть тысяч, а за бунгало мы заплатили двадцать пять тысяч фунтов. Оно стоило даже дороже нашего собственного дома — из — за близости к морю. Когда Мими переехала, летом 1965 года, мы с Джоном и Джулианом отправились к ней в гости. Она показалась нам гораздо более умиротворенной и спокойной, в ладах с собой и окружающими. Светило солнце, и мы решили отправиться на пляж: быстренько собрали закуски для пикника, купили Джулиану игрушечное ведерко с совком и формочками, строили на берегу замки из песка, плескались в воде и загорали. Джон был в широкополой панаме, футболке и шортах, и никто на этом многолюдном пляже его не узнавал. Мы были на седьмом небе от счастья и уже размечтались, как отныне будем часто приезжать к Мими, но, к сожалению, этот визит был первым и последним. Несмотря на то что мы этого очень хотели, Джона буквально рвали на части, и после того раза он не виделся с Мими несколько лет, хотя, конечно, они общались по телефону.
Джон продолжал проявлять чудеса благородства и щедрости. Заработав достаточно денег, он теперь хотел делиться ими с родными и друзьями. Во — первых, он купил дом моей маме, в Эшере, недалеко от нас. Он знал, как мне важно, чтобы мама жила рядом. Когда Джон бывал в отъезде, она гостила у нас, когда мы с Джоном поздно возвращались или же уезжали в отпуск, сидела с Джулианом. Вскоре мы с Джоном решили выплачивать маме и Мими еженедельное денежное пособие — по тридцать фунтов каждой. Мама большую его часть тратила, покупая всякие экзотические штучки для нашего дома и часы для Джона. Однако, когда Мими случайно узнала, что не ей одной перепадают от нас деньги, разразился настоящий скандал. В один прекрасный день я подняла трубку и только успела сказать: «Здравствуй, Мими», как в ответ последовала гневная тирада: «Мне тут только что сказали, что твоя мать получает столько же, сколько и я. Это отвратительно. Как она смеет рассчитывать на деньги от Джона, как смеет их принимать? Что она сделала, чтобы заслужить право претендовать на что бы то ни было? Будешь разговаривать с Джоном, скажи ему, что я глубоко оскорблена». Прежде чем я успела открыть рот, в трубке раздались короткие гудки.
