Я знала, что бесконечно это продолжаться не может. Наш дом был оккупирован людьми, которых я не знала и знать не хотела. Неудивительно, что я боялась за Джулиана и за себя. Мне вовсе не правилось слушать громкую музыку всю ночь напролет или пробираться утром между бесчувственными телами, чтобы накормить Джулиана завтраком. Однако каждая моя попытка покончить с этим натыкалась на кирпичную степу. Пропасть между мной и Джоном росла на глазах, а я не знала даже, как перекинуть через нее мост. Может быть, мне пора уехать отсюда, может быть, это начало конца? Нет, думала я, так просто я не могу разрушить нашу семью. Я должна испробовать все возможные средства. Но как можно жить под одной крышей с человеком, который все время находится в другом измерении?
Джона тоже раздражало, что между нами выросла стена непонимания, однако он видел один способ решения проблемы: я должна к нему присоединиться. Он всеми силами убеждал меня начать принимать ЛСД. «Син, ты знаешь, я так люблю тебя. Ничего плохого с тобой не произойдет, я этого не позволю. Нам обоим будет хорошо, мы станем с тобой еще ближе, — уговаривал он меня. — Ну пожалуйста, Син. Когда ты делаешь это с тем, кого любишь и кому доверяешь… вот увидишь, это будет чудесно».
И в конце концов я поддалась на его уговоры. Мне хотелось понять, что же такого притягательного он находит во всем этом. Мы назначили день, я договорилась с Дот, что Джулиан останется на уикенд у нее дома. Джон, счастливый, что я согласилась, делал все, чтобы ободрить меня, понимая, что я очень волнуюсь и боюсь.
Я действительно была здорово напугана. Джон договорился со своими друзьями и организовал мне группу поддержки. Первым приехал Терри Доран, наш старый друг еще по Ливерпулю, который теперь работал у Брайана. Следом прибыли Джордж и Патти и ее коллега и подруга, манекенщица Мэри Лиз (в нее потом страстно влюбился известный киноактер Джон Хэрт, а позже она погибла, упав с лошади). Приехали еще несколько друзей Джона, лица которых мне были знакомы лишь смутно. Мы зажгли свечи, включили музыку, пустили по кругу виски с колой. Все были настроены на операцию под кодовым названием «Синтия». Они собрались, чтобы мое знакомство с ЛСД прошло непринужденно, однако никто не имел и малейшего представления о том, как мне страшно. Я все время думала, будет ли это в таблетках или на кусочке сахара, как это делали последнее время. Потом я поняла, что ЛСД уже внутри меня, наверное, его просто добавили в спиртное, чтобы я не передумала в последний момент.
Чувствуя себя несколько странно, я пересекла гостиную и отправилась в ванную. Там я посмотрела на себя в зеркале и увидела собственный скелет. Он двигался и перемещался в пространстве вместе со мной, то становясь моим расплывчатым отражением, то снова скелетом. Я оцепенела. Следующее, что я помню, был голос Джона позади меня: «Син, с тобой все в порядке? Не бойся, все будет хорошо, тебя здесь никто не обидит. Здесь Терри и я. Ты в полной безопасности». Он обнял меня и повел в нашу комнатку наверху, где мне стало гораздо спокойнее, пока Терри не сказал мне что — то и я увидела, что он превратился в змею, а потом в крокодила. Его голос я слышала из уст какого — то монстра, который медленно двигался мне навстречу. Тело его покрылось чешуей, которая блестела и меняла цвета. Я была уверена, что нахожусь в аду. Все, на что я начинала смотреть, сразу же меняло свои формы и цвет, даже ковер под моими ногами, казалось, шевелился и дышал, как живое существо.
Пока я ходила по комнате и пыталась нащупать что — нибудь, что было бы постоянным и неизменным, за мной шаг за шагом следовала наша кошка. Мне казалось, что ее тело переливается разноцветными гранями, а мех самостоятельно движется и танцует в такт звучащей музыке. Смех рядом стоящих людей звучал для меня громкими ударами курантов Биг — Бена, отзываясь бесконечным эхом. Все вокруг успокаивали меня и говорили, как они меня любят. Потом я вдруг снова провалилась куда — то и, похоже, отключилась.
По мере того как действие наркотика ослабевало, я время от времени ощущала периоды просветления, слышала, что ко мне тихо обращаются и целуют в щеки. «Приземление» было медленным. Когда это начало происходить, я поняла, что и другие тоже «возвращаются»; они целовались и обнимались, говорили, как здорово все было и как они любят друг друга.
Я была тронута этим ощущением теплоты, но моей первой адекватной мыслью было осознание того, что все же это не для меня. Мне не хотелось искусственной близости с людьми, которых я мало знаю и которые почти не знают меня. И я не хотела наркотиков. Все равно я продолжала воспринимать их как нечто страшное и опасное. Мне не хотелось шутить и экспериментировать со своим рассудком. Как бы я ни любила Джона, я знала, что движение в этом направлении — не мое. Я хочу спокойно и ясно мыслить. И быть рядом со своим сыном.
После того случая мне пришлось сказать Джону неприятную для него правду. Он принял мое решение и больше не пытался переубедить меня. Тем не менее сам он продолжал принимать наркотики, в компании или один, а я, как могла, старалась мириться с этим, втайне надеясь, что рано или поздно он устанет от них.
Вскоре в нашей жизни произошел эпизод, заставивший меня серьезно задуматься о том разрушительном влиянии, которое наркотики оказывают на Джона и на наши отношения. Я сказала ему, что хочу снова заняться живописью. С момента нашей женитьбы я поставила крест на своих профессиональных амбициях и на любви к искусству, и теперь мне хотелось творить что — то свое. Джон воспринял мою идею с энтузиазмом, поэтому в один прекрасный день я расположилась на веранде, чтобы расписать красками наш белый телевизор. На веранде стоял желтый шезлонг, подарок тети Матер, в котором Джон любил отдыхать днем, а стены были увешаны всякими безумными плакатами, фотографиями и прочей битловской атрибутикой. Мы часто там завтракали.
Пока Джон был в студии, я усердно, в течение нескольких часов, украшала телевизор затейливым цветочным орнаментом и закончила, очень довольная результатами своего труда, только поздно вечером. Мне не терпелось показать свое творение Джону.
На следующее утро я встала, чтобы накормить Джулиана завтраком, и случайно бросила взгляд на вчерашний шедевр: весь телевизор был облеплен круглыми наклейками с надписью: «Молоко очень полезно». Джон, приехавший домой под утро, наверняка под кайфом, полностью уничтожил все мои старания. Я была потрясена и оскорблена. Неужели он считает, что у меня не может быть своего собственного дела? Он что, думает, что я должна быть целиком занята только им? Или, может, он настолько накачался наркотиками, что не соображал, что делает?
Я предпочла ничего не говорить ему. Мне было понятно, что это было сделано под влиянием наркотика, спиртного или, скорее, и того и другого. Я не хотела слушать, как он будет пренебрежительно отмахиваться от моих упреков или просить прощения. Я просто решила проглотить свою обиду и боль. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что мне следовало высказать ему все в лицо, но так же, как и Джон, я боялась открытых конфликтов и споров. Думаю, это наше с ним неумение разрешать на месте щекотливые вопросы стало одной из главных причин нашего развода. Мы оба, и он и я, привыкли подавлять свои эмоции, которые в конечном счете оборачивались взаимным раздражением. Если бы мы умели справляться с трудностями открыто, то, несомненно, были бы более стабильной парой. Но тогда, не имея опыта, я просто выбрала наиболее разумный, как мне казалось, путь.
Примерно через месяц я снова попробовала ЛСД, в последний раз в жизни. Брайан организовал вечеринку в своем недавно купленном загородном доме в Сассексе. Мы с Джоном и еще несколькими друзьями поехали к нему на нашем «роллс — ройсе». По дороге все приняли по дозе ЛСД, и я, поддавшись общей атмосфере веселья, тоже решила к ним присоединиться, за компанию. И снова это было ужасно.
У Брайана я таскалась за Джоном по пятам, в надежде, что он поможет мне пережить мое жуткое состояние. Но Джон был не в настроении, смотрел на меня волком и обращался со мной холодно, как с незнакомкой. Меня охватило отчаяние. На втором этаже я зашла в ванную комнату с открытым на улицу окном и всерьез задумалась, не броситься ли вниз. В течение нескольких долгих минут мне казалось, что покончить с собой таким образом — это самое разумное и легкое решение всех проблем. Между мной и Джоном разверзлась пропасть, и я не представляла себе, как ее преодолеть.
В этот момент кто — то окликнул меня, я вернулась в комнату, и мое мимолетное наваждение рассеялось. Но гнетущие мысли остались. В первый раз я ясно осознала, что наш брак, вполне вероятно, обречен.
После трех лет непрерывных гастролей, записи пластинок и концертов Джон, Пол, Джордж и Ринго находились в состоянии хронического морального и физического переутомления. Они месяцы проводили в дороге, трижды в год гастролируя за границей и вечер за вечером выступая перед многотысячной аудиторией. Снова и снова они исполняли одни и те же песни под оглушительные вопли толпы, и это им порядком надоело.
