У нас с Джулианом не было ничего, кроме вещей, которые мы брали с собой в отпуск. Теперь мы хотя бы могли поехать домой. Конечно, так мама оставалась без своей квартиры в Лондоне, но она могла жить вместе с нами. Я помогла ей собраться. Энтони, который теперь возил Джона с Йоко, приехал за нами и отвез в Уэйбридж. Он был дипломатичен и не обронил ни единого плохого слова о Джоне, но всем своим видом дал понять, что очень рад нас видеть. Было здорово вновь вернуться домой, к своим родным стенам и вещам. Дот встретила нас с распростертыми объятиями. В отличие от Энтони, она откровенно высказала свое мнение. «Какой позор! — воскликнула она. — Проводить время с этой женщиной в вашем доме! Не представляю, как он мог себе это позволить». Мне было приятно, что есть еще кто — то, кто поддерживает меня. Дот рассказала мне также, что Джон подарил Алексу новенький белый «мерседес». Я не могла избавиться от подозрения, что таким образом Джон отблагодарил его за оказанные услуги.
Атмосфера в доме стала совсем другой. Джон ушел, и, хотя взял он с собой лишь самое необходимое, дом опустел. Мы с Джулианом скучали по нему. Сын все время спрашивал, а где папа, когда он вернется, а я не знала, что ему ответить. Я пыталась осторожно объяснить, что теперь мама и папа больше не будут жить вместе, но Джулиан не понимал. «А почему не будут?» — спрашивал ребенок, и у меня в ту же секунду все аргументы куда — то испарялись. Все, что я могла предложить в качестве объяснения, это «мы с папой часто ссорились» или что — нибудь в этом роде. Разве могла я ему сказать, что его отец предпочел мне другую женщину? «Вы скоро увидитесь», — успокаивала я сына, в глубине души надеясь, что именно так и произойдет.
Я продолжала периодически звонить Питеру Брауну, упрашивая его устроить нам с Джоном встречу. Но ответ его всегда был одним и тем же: «Син, дорогая, мне очень — очень жаль. Я все им передал. Знаю, тебе позарез надо, но они молчат. Я буду пытаться снова и снова. Выше нос!»
В конце концов Питер позвонил и сказал мне, что Джон согласен на встречу. Он приедет в Кенвуд в ближайший вторник, к половине четвертого.
Мы с мамой, Дот и Джулианом сидели на кухне в ожидании его приезда. Все мы были напряжены и изо всех сил старались выглядеть естественно и непринужденно. Но разговор не клеился, и мы нервно, одну за другой, поглощали чашки чая. Несмотря на то, как Джон со мной поступил, я все еще любила его. Если уж нам суждено расстаться, я хотела, чтобы мы остались друзьями.
Услышав звонок в дверь, мы, как по команде, вскочили со своих мест. Я посмотрела в окно. Джон и Йоко стояли за воротами, рука об руку, оба с головы до пят одетые в черное. Я почувствовала, что начинаю паниковать: боже, он взял ее с собой!
Дот провела их на второй этаж, дав мне время перестроиться под новые обстоятельства. Я не могла даже предположить, что Йоко будет с ним.
Мама никак не могла успокоиться: «Как у нее только духу хватило приехать сюда? Что происходит с Джоном? Я пойду с тобой, дорогая. Не может и речи быть о том, чтобы ты встречала их одна». Она была готова уничтожить их обоих, и Дот пришлось силой удерживать ее, пока мама не расплакалась.
Успокоить ее было трудно, но я старалась, как могла: «Все будет хорошо, мама, обещаю тебе. Я у тебя уже давно взрослая девочка». Рядом со мной нетерпеливо подпрыгивал Джулиан, жаждущий наконец увидеть папу. Я взяла его за руку и отправилась к ним.
Когда мы вошли в комнату, где их оставила Дот, я с трудом узнала Джона. Прошло всего несколько недель с тех пор, как мы виделись в последний раз, но выглядел он очень сильно похудевшим, почти истощенным. Лицо его было смертельно серьезно, ни тени улыбки — даже когда Джулиан радостно подбежал к нему. Это был совсем другой Джон, не тот, которого я знала долгие годы. Как будто надел маску другого человека. Он сидел на скамеечке для ног подле кресла, где устроилась Йоко, укрытая своими длинными волосами, на лице — ни единой эмоции, руки сомкнуты. Боже, подумала я, почему он не выбрал кого — нибудь попроще, с кем я могла бы хоть как — то найти общий язык? Какой такой властью она подчинила его себе? При одной мысли, что эта женщина будет воспитывать моего сына, меня охватил ужас. Неужели ей ни капли не совестно, не стыдно? Похоже, что нет.
Джон заговорил первым. «Зачем ты хотела меня видеть? — холодно поинтересовался он. В его голосе звучал вызов, он был готов к сражению, и врагом, судя по всему, была я.
Я села на софу. Мне казалось, что присутствие Джулиана смягчит атмосферу, но я ошибалась. Обняв сына при встрече, Джон больше не обращал на него внимания, и в комнате воцарилась неловкая тишина. Я отправила Джулиана на кухню к Дот и, набрав в легкие воздуха, произнесла: «Послушай, Джон, может, нам подыскать более достойный способ со всем разобраться? Я никогда не изменяла тебе, и ты прекрасно это знаешь».
Джон явно избегал смотреть мне в глаза: «Не пори чепухи, Син. Тоже мне невинный цветочек». Я попыталась снова: «Джон, я была в отпуске в Италии, вместе со своей семьей. Неужели ты думаешь, что я могла так поступить с ними и с тобой?»
В эту секунду Йоко ненадолго вышла из комнаты. Дот позже сказала мне, что она пошла на кухню попросить мою маму налить ей стакан воды, на что мама, не стесняясь в выражениях, высказала ей все, что у нее накипело: «Убирайся прочь из этого дома. И прочь из нашей жизни. У тебя есть хоть немного совести? Посмотри на этого мальчика. Неужели тебе не все равно, что ты делаешь? Ты всем здесь разбила сердце».
Тем временем Джон выдал новый залп: «А как насчет того ковбоя — янки?» — «Какого янки?» — «В Индии».
Я не верила своим ушам. «Ковбоем» был американский актер Том Симкокс, с которым мы познакомились в учебном центре Махариши. Мы общались, но предполагать, что между нами было что — то еще, — верх нелепости. Кого еще Джон готов включить в список моих любовников — нашего пожилого садовника?
Том никогда не давал повода усомниться в наших с ним исключительно дружеских отношениях, лишь однажды галантно поинтересовался, нет ли у меня сестры — близнеца. Мы болтали об искусстве и поэзии — почти всегда за столом, в присутствии всех остальных. Вряд ли это можно считать преступлением, особенно если учесть, что Джон меня все это время практически не замечал. Неужели застарелая ревность еще дает о себе знать? Или ему позарез нужен альтернативный сценарий со мной в роли главной злодейки?
Оказывается, это было еще не все: «А знаешь ли ты, что, уезжая из Ришикеша, этот твой ковбой передал Джорджу письмо для тебя, но тот как верный друг отдал его мне?» Я была несколько удивлена, и мне даже стало любопытно: «Ну и что, интересно, было в этом таинственном письме, Джон?» Он ушел от ответа. Казалось, ему неприятно, что я нисколько не выгляжу виноватой.
Йоко вернулась. Холодно, рублеными фразами Джон подвел черту под нашим диалогом: продолжать его нет никакого смысла. В отчаянии я сделала последнюю попытку: «Джон, пожалуйста, давай все спокойно обсудим». — «Мы можем сделать это через наших адвокатов. — Потом, обращаясь уже к Йоко: — Все, пошли». На ходу бросив Джулиану «пока», он быстро вышел из дома. Йоко, как привязанная, последовала за ним.
Я ушла обратно в комнату, рухнула на софу и разрыдалась. Предельно ясно, что мирно расстаться у нас не получится, как бы я ни старалась. Где — то внутри я понимала, что Джон, возможно, так бесстрастно держался со мной и Джулианом просто потому, что не видел иного способа расстаться с нами. Но думал ли он о том, как больно делает нам? И было ли больно ему самому? Я даже не могла оправдать его поведение действием наркотика: под кайфом он был бы мягче и спокойнее. Эта его ледяная холодность и твердость, думаю, дались ему очень нелегко.
Всю ночь я пролежала, так и не заснув. Я должна была пережить этот кошмар ради Джулиана. Сломаться я просто не имела права: мне нужно было выстоять, остаться сильной и делать все, чтобы только не навредить мальчику. Конечно, я должна бороться за свои права, но в то же время чем более чистым и безболезненным будет наш развод, тем лучше. К рассвету я приняла решение подать встречный иск в связи с тем, что Джон изменил мне с Йоко.
Следующий месяц или около того я жила, как отшельник, в Кенвуде, сосредоточив все свое внимание на сыне. Я встречалась с адвокатами, возвращаясь от них опустошенной и грустной, и в остальное время почти не выходила из дома. Одежда Джона по — прежнему висела в гардеробе, я спала одна в нашей постели и безумно страдала от этого. Ночами я часто просыпалась от собственных криков и потом долго лежала без сна, думая о том, что же между нами было не так. С Джулианом мне приходилось делать над собой усилие, чтобы выглядеть веселой, но иногда он все — таки заставал меня в слезах. Тогда он обнимал меня и успокаивал: «Не плачь, мамочка, пожалуйста, не плачь». Мне совсем не хотелось есть, и я сильно похудела. Мама и Дот все время были рядом и приглядывали за мной, за что я им была очень благодарна. С ними я чувствовала себя не столь одинокой, но кроме них я ни с кем не общалась: Джон отрезал меня не только от себя, но и от всей битловской семьи.
