Последнее заседание суда было назначено на 8 ноября 1968 года. Я отправилась в суд одна, меня отвез наш верный шофер Энтони, который теперь уже работал только на Джона, но все еще оставался мне добрым другом. В сопровождении своего адвоката я шла в зал, как на эшафот. Здание было запружено репортерами. В их присутствии мне пришлось поклясться под присягой, что наш брак разрушен бесповоротно, что мой муж публично признал свою супружескую измену и что Йоко от него беременна.
Эта ужасная, унизительная и болезненная процедура окончательно убедила меня, что теперь я одна. Я вернулась домой разбитая и больная, без сил упала в постель и попыталась хоть как — то представить себе свое будущее. Было невыносимо тяжело свыкнуться с мыслью, что после десяти лет совместной жизни меня отрезали от Джона одной короткой фразой, произнесенной в зале суда. Я должна была ненавидеть Джона за все, что мне по его милости пришлось тогда пережить. Конечно, я злилась на пего, испытывала горькую обиду, но возненавидеть — не смогла. Несмотря ни на что, я все еще любила его.
Я все еще была занята своими бракоразводными делами, когда мне позвонил Роберто Бассанини. Он находился в Лондоне, услышал о том, что мы с Джоном расстались, и попросил разрешения заехать проведать меня. Он и его семья были с нами очень любезны в Италии, и я пригласила Роберто в тот же вечер к нам домой. Джулиан был очень рад ему, сразу же бросился обниматься и потащил его играть в сад. Роберто и сам был как большой ребенок; они носились друг за Другом, Джулиан визжал и хохотал, а я тем временем приготовила ужин. Поев и уложив Джулиана спать, мы потом долго разговаривали. Роберто был в ужасе от того, как Джон со мной обошелся, и сказал, что ни один мужчина в своем уме меня бы не бросил. Мне доставляло удовольствие принимать ухаживания и вновь чувствовать себя привлекательной женщиной. Роберто умел слушать, выражал сочувствие, и у него даже получалось рассмешить меня, что было прекрасно и удивительно после долгих месяцев беспросветной тоски.
С тех пор он повадился навещать нас регулярно, и очень скоро мы стали любовниками. Роберто подходил мне идеально — ласковый, веселый и жизнерадостный, он заботился о нас с Джулианом, все время напоминал мне, что я любима и желанна. После заточения в эмоциональной черной дыре лучшего спутника трудно было вообразить.
Согласно решению суда, я обязывалась покинуть Кенвуд. Конечно, для нас с мамой и Джулианом дом был слишком велик, но мне очень не хотелось отрывать ребенка от привычной для него обстановки и от друзей по детскому саду. Еще труднее далось вынужденное расставание с моей дорогой Дот и ее семьей. Она была нам верной и надежной помощницей все четыре с лишним года, пока мы жили вместе. Уезжая, мы пролили немало слез и, целуясь и обнимаясь на прощание, обещали не терять связь друг с другом.
Я купила дом на Пемброук — гарденс, недалеко от Кенсингтон — Хай — стрит, в западном районе Лондона, и устроила Джулиана в маленькую частную школу по соседству. Сыну там не нравилось: новых друзей он так и не завел и ходил туда по утрам с большой неохотой. Примерно месяц спустя я перевела его в обычную государственную школу, тоже рядом с домом, которая пришлась ему по душе.
Вскоре после новоселья Роберто переехал к нам. Я была не совсем уверена, что готова жить с другим человеком, — разрыв с Джоном пока не остался для меня позади, я все еще была обижена, напугана и продолжала злиться на него. Быть может, мне стоило для начала побыть одной, а не причаливать к чьему — то берегу, чтобы поскорее залечить раны. Но Роберто подкупил меня своей добротой и чувством юмора. С ним однообразные, черно — белые будни, полные уныния и одиночества, на глазах окрашивались во все цвета радуги. Если относительно себя самой я еще колебалась, то относительно Джулиана сомнений быть не могло: Роберто искренне любил его, и это составляло главное его достоинство в моих глазах.
Так мы начали совместную жизнь втроем: мама к тому времени вернулась к себе в Хойлейк. Теперь, когда помогать по дому было некому, я пригласила девушку по программе Au pair[28], симпатичную испанку по имени Марикилья. Она легко вписалась в наш быт, очень подружилась с Джулианом и заботилась о нем, как старшая сестра. Девушка прожила у нас четыре года. Потом она уехала на Майорку учиться на авиадиспетчера.
После развода я не виделась и не разговаривала с Джоном в течение нескольких месяцев. Они с Йоко были заняты рядом совершенно бредовых — по крайней мере, на мой взгляд — проектов. Сначала, через три недели после того, как мы окончательно расстались, они выпустили пластинку под названием Two Virgins[29]. Шумиха вокруг этого альбома разразилась исключительно в связи с его обложкой, где оба были сфотографированы голыми. Что же касается музыки, то она оказалась полностью провальной — как с точки зрения критики, так и в коммерческом отношении.
Другой художественной акцией в стиле андеграунд, организованной ими под Рождество, было появление в Королевском Альберт — холле в огромном белом мешке, из которого доносилось их пение. Наверное, это было весело. После этого состоялось еще несколько похожих хеппенингов, включая пресс — конференцию в мешке: смешно, забавно, привлекательно, но я никогда не понимала, почему они так убийственно серьезно к этому относятся. Ни улыбки, ни намека на юмор: что же случилось с озорным характером Джона?
В феврале Йоко развелась со своим мужем, и в марте 1969 года они отправились из Парижа на Гибралтар, где провели всего 70 минут, в течение которых успели зарегистрировать брак, и снова вернулись во Францию. Меня поразило, что они поженились так скоро; особенно неприятно было узнавать обо всем этом из газет. Впрочем, вероятно, после шума, поднятого прессой вокруг нашего с Джоном развода и их романа, они спешили публично заявить об официальном статусе своих отношений.
Через несколько дней они прибыли в Амстердам, где неделю безвылазно провели в номере отеля «Хилтон». Это была их знаменитая «постельная акция» за мир, которая снималась на пленку и во время которой они дали больше сотни интервью. Джулиан очень удивился: «А почему папу показывают в постели по телевизору?» Сквозь зубы я ответила что — то типа: «Он хочет всем объяснить, как важно жить в мире». Не потрудившись сохранить мир в своей семье, нынче Джон старается добиться — ни больше ни меньше — мира во всем мире, а расплачивается за это маленький мальчик, задающий наивные вопросы.
Те несколько кадров по телевизору, в которых Джон неожиданно предстал перед Джулианом, были первым за восемь месяцев явлением отца сыну с той тяжелой, безрадостной встречи в Кенвуде. Довольно скоро, однако, ситуация начала меняться. В мае за 150 тысяч фунтов Джон и Йоко купили Титтенхерст — парк, двадцатишестикомнатный дом и прилегающее к нему поместье в округе Эскот, графство Беркшир. Мы смотрели этот дом вместе с другими битлами и их женами пару лет назад. Помню, там было очень красиво: огромная территория, собственный сад с фруктовыми деревьями. Нам даже пришла в голову сумасшедшая мысль купить его вскладчину и поселиться там эдакой битловской коммуной. Странно было осознавать, что теперь это дом Джона и Йоко. Вскоре после их переезда мне позвонил Питер Браун и сказал, что Джон хочет повидаться с Джулианом: «Если тебя все устраивает, Син, то Энтони приедет в пятницу, чтобы забрать его на уикенд в Титтенхерст».
Меня не все устраивало, но я согласилась. Джон имел право встречаться с Джулианом, кроме того, я понимала, насколько это важно, чтобы они общались. Узнав, что ему предстоит увидеться с отцом, Джулиан необычайно воодушевился, но был также немного напуган. Недавно ему исполнилось шесть лет, и время, прожитое без Джона, наверняка казалось ему значительным сроком.
В пятницу приехал Энтони. Он зашел на чашку чая, и я поняла, насколько рада его видеть. Так же, как Дот, он был для нас настоящим другом. Он сказал, что, может, и хорошо, что Джулиан не приезжал к ним, пока Джон и Йоко жили в лондонской квартире на Монтегю — сквер: «Там творился полный бардак, весь пол был в мусоре. Они сидели на героине, на каких — то еще наркотиках и слабо себе представляли, день на улице или ночь. Малышу там делать было нечего».
Наверное, поэтому Джон так долго не интересовался Джулианом. Это меня сильно встревожило. О том, что Джон перешел на героин, я не знала. «Как они сейчас?» — спросила я Энтони. «Сейчас, на новом месте, у них все нормально, — заверил меня Энтони. — Они привели себя в порядок. Джулиану там понравится».
Так до конца и не успокоившись, я проводила их до машины. Джулиан казался таким маленьким и хрупким рядом с Энтони, на пассажирском сиденье огромного автомобиля Джона, на детском личике застыло выражение неуверенности. Я бодро пожелала сыну хороших выходных с папой, улыбалась и махала вслед, пока лимузин не исчез за поворотом, и только потом расплакалась. Отпуская Джулиана в гости к Джону, я больше всего опасалась того, что ему наверняка придется находиться под присмотром Йоко, и я не знала, как сын воспримет ее пугающе холодную манеру общения. Однако он, похоже, нашел способ с ней ладить: быть может, с такой отстраненной мачехой ему проще было примириться, чем с какой — нибудь хлопотливой наседкой. Джулиан никогда не жаловался на нее, и для меня это стало большим облегчением.
