Дэниел Хоуп - Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки

Магическая сила Гайдна заключается в том, что в его творчестве господствуют свобода и радость. Его радость импульсивна, естественна, чиста, непобедима и постоянна.

Моцарт самый смелый новатор, какого когда-либо знала история, это был самый прогрессивный музыкант, живший на земле, ибо он действительно внёс в музыкальное искусство нечто совершенно новое, неслыханное: он научил говорить отдельные инструменты оркестра, вдохнул в них душу — словом, музыка в определённом смысле обрела язык благодаря Моцарту.

Бетховен воплощает в себе человеческую натуру во всей её сложности и полноте. Никогда ещё ни один музыкант не знал и не переживал так глубоко гармонию небесных сфер и созвучия божественной природы, как Бетховен.

Я сразу понял, что мне не нужно напряжённо вслушиваться в каждое её слово, и всё же она производила приятное впечатление, и её шарм словно обязывал. После концерта, на котором я играл Вивальди, она вдруг оказалась передо мной в толпе за сценой, дама лет под пятьдесят, стройна, неброский макияж, элегантный костюм, модная короткая стрижка. Я вас не задержу, сказала женщина с подкупающей улыбкой, просто мне непременно нужно высказаться. И произнесла, видимо, заранее обдуманную фразу: «Вы со своей скрипкой были со мной в один из самых счастливых моментов моей жизни». Я, разумеется, не сразу понял, о чём она говорит. Она рассказала, что вместе со своим новым возлюбленным провела рождественские праздники в горной хижине. Снаружи глубокий снег, внутри горят свечи, в камине колеблется пламя. И в этом мечтательном настроении она поставила CD с моей записью Вивальди. «Это было как в сказке, так невероятно романтично».

Эту даму я больше никогда не встречал, но её маленькая история осталась в моей памяти, так как я счёл её лестной для себя, а кроме того, в ней содержался интересный вопрос: как получилось, что у великого барочного мастера Антонио Вивальди обнаружились романтические черты? С романтизмом, если исходить из общепринятых представлений о стилях разных эпох, он не имел ничего общего, ведь время романтизма приходится на начало XIX века, когда композитора уже давно не было в живых.

Есть два варианта объяснения: у дамы из идиллической горной хижины были ложные представления либо о Вивальди либо о романтизме. Правда, есть и третий вариант, для меня самый очевидный: какую бы классификацию ни придумали учёные для музыкантов разных столетий, она не даст приемлемого ответа на вопрос о том, как воспринимается музыка разных эпох и как она воздействует на современного человека.

Люди реагируют на музыку по-разному, и никто не может сказать, чья реакция верна.

Недавно в беседе перед концертом я спорил с молодыми людьми о том, что мы сегодня понимаем под словом «романтический» и совпадает ли это с принятым в музыковедении термином «романтизм». Мы говорим о романтике гор, романтике путешествий по железной дороге, романтических ужинах при свечах и романтических поездках на теплоходе по Рейну. Но тот ли это романтизм поэзии и музыки, который, прежде всего в немецкоязычном пространстве, был определяющим ощущением жизни для людей искусства?

Хотя после Гёте поэзия представлена многими именами, в нашем случае именно обозначение помогает идти дальше. Понятие «романтизм» ведёт своё происхождение от средневековых «романов», полюбившихся читателям фантастических историй о героях и рыцарях, написанных не на латыни, тогдашнем языке учёных, а на «романских» народных языках — итальянском, французском и испанском. Этим «романтическим» историям с их сказочным, далёким от реальности содержанием и обязано своим появлением понятие «романтизм».

Кому-то из слушателей тут же пришёл в голову «голубой цветок», появившийся в романе рано умершего писателя Новалиса (1772–1801) и ставший символом романтизма. Он тоже был порождением фантастического, сказочного мира. Голубой цветок стал воплощением широко распространённого среди людей искусства того времени чувства тоски. Реальный мир со всеми его пороками, политическим гнётом и бездуховностью вызывал у них отвращение. Они мечтали о лучшем, более справедливом, идеальном мире, искали избавления от земных бед в искусстве и спасались бегством в фантазии, в сокровенные мечты и утопии. Франц Шуберт был одним из тех музыкантов, кого окружающий мир приводил на грань отчаяния. Слушая его песни, чувствуешь, как сильно он страдал и мучился меланхолией и тоской. Даже в самых на первый взгляд весёлых и радостных из них всё-таки чувствуется, что он смеётся сквозь слёзы. Об этом он написал трогательное стихотворение, которое начинается строками:

Чувство тоски было всеобъемлющим и продержалось вплоть до Густава Малера, который родился через 32 года после смерти Шуберта. Но и у него тоска не находила осуществления, выходя «за пределы этого мира».

Тяга к фантастическому и потустороннему была типичным признаком романтизма. Отход от реального мира, сыгравший огромную роль в поэзии, можно отметить и у композиторов. Они искали стимулы к творчеству не в зарождающемся индустриальном обществе с его социальным неравенством, а в сагах и мифах, разрабатывали истории об эльфах, троллях и русалках, предавались идиллическим описаниям природы, мечтали о любви и недоступных женщинах, короче, о неосуществимом. Важную роль играли также мечты политического свойства — о свободе, равенстве и национальном объединении. Но всё же не следует забывать, что романтизм как эпоха ни в коем случае не был единым течением. В нём сосуществовали много различных направлений, настолько отличающихся друг от друга в разных странах, что их просто невозможно свести к одному понятию. Достаточно беглого взгляда на длинный список имён романтиков, чтобы понять, сколь проблематична объединяющая их всех этикетка. Каждый композитор искал собственный путь, чтобы выразить в музыке свои мысли, идеи и чувства. А чтобы слушатели верно их понимали, композиторы давали своим сочинениям особые названия, предваряли их в качестве предисловия стихотворением или же сочиняли объясняющие смысл истории и статьи, что было немыслимо в эпоху классики.

И вот ещё что характерно для изменений, происходивших в музыкальной жизни XIX века: музыкальное искусство, взлёты и падения которого в прежние времена зависели от аристократии, постепенно осваивалось бюргерством, которое демонстрировало обретение независимости и чувства собственного достоинства, в том числе посредством учреждения оркестров и строительства концертных залов.

Изменилось и понимание музыки. Она вышла из тени на передний план, стала главным событием концертов, а их героями — композиторы и исполнители. Это потребовало значительно более интенсивной подготовки слушателей и более осознанного их участия, чем в прежние времена.

Публичные концерты существовали уже в XVIII столетии, правда, они имели мало общего с тем, что впоследствии стало правилом и до некоторой степени остаётся им и сегодня. Когда концертная практика только начиналась, программы составлялись довольно поверхностно и бессистемно. Симфонии редко исполнялись целиком, чаще всего лишь отдельные части, далее устроители могли поставить сольный номер на рояле, за ним следовала оперная или концертная ария, хор из мессы, и всё это разбавлялось речитативами, а завершаться могло каким-нибудь инструментальным концертом. Всё это занимало гораздо больше времени, чем могли бы выдержать современные слушатели. Нередко концерты длились три-четыре часа. Наконец, как уже упоминалось, звучала почти исключительно современная музыка, то есть сочинения, только что вышедшие из-под пера композитора, чаще всего в его же собственном исполнении и нередко без репетиций.

Чем дальше продвигался XIX век, тем строже становились требования к форме и содержанию концертов. Начали чётко различать симфонические, камерные концерты и сольные вечера и больше не смешивали эти жанры. Вместе с тем всё чаще обращались к сочинениям прошедших времён, — такое едва ли пришло бы кому-нибудь в голову во времена Моцарта и Бетховена! Возрождение в 1829 году в Берлине молодым Мендельсоном давно забытых «Страстей по Матфею» Баха — один из наиболее известных примеров этой тенденции, которая продолжилась и уже в наше время и привела, наконец, к почти полному доминированию старого над новым. Премьеры в сегодняшней концертной деятельности стали исключением, и даже сочинения XX века оказались в тени романтизма, классики и барокко.