Встань с колен
Встань с колен, молящийся,
Встань с колен, раболепный слуга,
Встань с колен, от счастья светящийся,
Встань с колен, если в сердце пурга.
Встань с колен, убитый горем,
Встань с колен, просящий нищий,
Встань, рожденный буйным морем,
Встань, рожденный от ветрища.
Встань с колен, нужду познавший,
Встань с колен, с пути сошедший,
Встань с колен, себя предавший:
Гений ты – не сумасшедший.
Ты рожден в любовной тайне
И омыт святой водой,
Ты с рожденья – пуританин
На планете голубой.
Встань с колен, предавший гордость!
Встань с колен, Судьбы изгой!
Спину гнуть – какая вздорность!
Ты не раб – почти святой!
P.S.
А мне, полусвятому, святых не знаю,
Живущему среди людей невольно,
Звезды на коленях – души знамя,
Не дают стать на колени… знаю, больно.
Плодятся у скважин
Нефтебронеголовые,
Плечистые, в сажень,
Как сфинксы суровые.
Мчатся за городом
Бронеголовые,
В бронежилетах,
С оскалом вельмож,
В обнимку с подругами
Бритоголовыми,
Словно мутанты
С планеты Кутеж.
В бронемашине,
Под секретным замком,
Восседает царек
С бронечерепком.
Мчится по городу
Груда металла…
Стойте, машины!
Замрите, прохожие!
Иначе сомнут вас,
Как мух, бронерожие.
Мчатся по улицам
Бронеголовые,
С постными лицами,
В бронеочках,
Едут патриции
Большеголовые…
По струнке – милиция,
Ниц, чернь придорожная,
Иначе сомнут вас
Мутанты безрожие.
Падают улицы
Под бронемахины,
В железных утробах —
Спешащие рожие…
Посторонитесь,
Зеваки,
Прохожие,
Это мчатся на троны
Царьки толстокожие.
«…»
Богов тоже надо изредка менять,
Чтобы каждый раз на разного пенять.
Иначе как тиранство прикрывать,
Иначе как народ свой раздевать…
Вся моя жизнь – у Стены Запретов,
Глотаю пули «Нельзя!», «Не твое!»,
Кверху руки! Пошире штиблеты!
Ты – цыпленок, а мы – воронье!
Нельзялки, не брать, невороньино племя,
Клюйте песочек, полезно для пуза,
А чтобы клевать бриллиантово семя,
Пусть к нам заходит ваша милая муза…
Пуль наглотавшись, я бомбой взорвался
И стену разрушил… и нет воронья…
А вместо цыпленка – орел красовался
На фоне свободы, без пуль и вранья…
«Разве это не тюрьма: дом, работа, дом, работа…»
Разве это не тюрьма: дом, работа, дом, работа…
Разве по канону жить – долгожданная свобода?
Ты наградой явился на Землю, на девственный бал,
Так зачем же в тупого раба превратить себя дал?
Что не сделают по пьяни,
Что не натворят с похмелья:
То впрягают летом сани,
То поят коня коктейлем.
Вакхи с нереидами бузят,
И никому от них спасенья нет…
Поют песни, понимай – вопят,
Иль соседу делают минет.
Кошки, дети – по углам,
Избежать пинка под зад…
Но дворнягам и козлам
В пасти льют бесовский яд…
Как-то пьяненький вельможа
Ввел оброк на оба уха,
Люд стонал: «Как это можно,
Разве что под пьяной мухой».
Но вельможа резал уши,
В сундуки ссыпал монеты,
И – в тюрягу непослушных,
Кто кричал: «Копеек нету!»
Что ему до землекопов,
Небом он повенчан с властью,
Чтобы шкуру драть с холопов
И кулак совать им в пасти.
Пировал вельможа круто
На халявные деньжата,
И с попойки, поздно утром,
Пил водицу жбаном жадно.
P.S.
Но пир был прерван мудрым Небом,
Дворец от молнии горел и ухал…
Кричал вельможа: «Бог, ты сделал это
Наверняка под пьяной мухой!»
«Говорят, что зло сурово с подлецами…»
Говорят, что зло сурово с подлецами,
Но почему тираны, которых – через край,
Уходят в мир иной святыми мудрецами
Иль белыми ангелами улетают в рай?
Москва трясется, когда такое было,
Будто город погрузили на рыдван
И везут по бездорожию на мыло,
Забыв манеры, аккуратность, автобан…
Что такое, неужель землетрясенье?
Кремль дрожит и соборы звонят,
Во всех домах – хаосное смятенье,
И старики «Боже, спаси!» под нос бубнят.
Дети к родителям на руки просятся,
Кошки на улицу рвутся у двери,
А трясучие демоны в мускулах возятся,
Будто голодные птицы и звери.
Сгибли улыбки, нет искринок в глазах,
Чужеземные мысли-удавки нагрянули,
Погребальные нотки висят в небесах,
Люди ходят бесцельно, как пьяные.
Качается город и каждый качается дом,
Качаются люди и каждый качается мозг,
Город дрожит словно грешный Содом
От хлещущих город невидимых розг.
Ошалелые жители рвут к площадям,
Жмутся семьями, глаза оставив дома.
А земля трясется, город не щадя,
Не хватает только дождика и грома.
Из сотен дыр, щелей, из-под землицы
Вода хлещет с дьявольским напором.
Майор, упав, хлебнул глоток водицы
И удивился – та была крутым рассолом.
Мать детей целует слезными губами,
Прощаясь перед смертью неизбежной,
Мужики галдят, рубя воздух руками,
Словно кукловоды в опере манежной…
Старухи волокут внучат – свое богатство,
Слюнявые охи и вздохи бросая под ноги,
А их под ногами… трудно пробраться,
И идут по телам… простите нас, боги.
Старики к землице уши приложили
И слушают, откуда к ним пришла беда.
Но, видно, время им уши заложило:
Беду не слышно, только журчит вода.
А под Кремлем, в полутемном подвале,
Крыса рыдала над убитым сердцем дочки.
Так тряслась от горя, что камеры дрожали,
И текли по стокам слезные цветочки.
Вчера дочкино сердце рядом плясало
Под кровную музыку генных часов,
А сегодня изгнали из бального зала
И двери закрыли на вечный засов.
Где силы у матери вынесть удар,
Рудники ее духа залиты слезами,
А из раны сочится болезненный жар,
И охранники сердце долбят булавами.
Не голодали б в домах богатейших,
Такое б не случилось ни с одним дитем:
Чтоб не служить господам в виде гейши,
Дите к свету туннель пробивала гвоздем
Да связной кабель грызла с голодухи
И услышала секретный разговор министра…
Так в толпу проникли о реформе слухи,
И жизнь наивной дочки прогорела быстро…
Крыса рыдала в пыточном подвале короля,
Народ метался наверху, кляня бога-бесенка,
И никто не догадался во дворце Кремля,
Что причина бед – убитое сердце крысенка.
Джонов и Саван водят только в бэби-рум,
Дети не школы посещают, а стади-скул,
С трибун провозглашают день Хэллоуин,
А в застолье пьют за мани и за лаки, блин.
Летят года, и вирус-иностранка сатанеет,
Россия шопингом и шоу тяжело болеет,
На работе платят за креативити и экшен,
И в хаусах живешь, пируя на газстейшен.
Но Василий с Катей живут в Забайкалье,
Далеко от Москвы, почти в зазеркалье,
Они дочку назвали Россия, сыночка – Иртыш,
И отпуск проводят в лесу, а не едут в Париж.
Болезнь-иностранка обходит Иртыш и Россию.
В лесу детям нравятся ели, грибы под осиной,
Болтанье пирующих галок на ветках рябины
И снегириное пенье под спелой малиной.
Видя, что вирус милует Россию с Иртышом,
Соседи назвали дочь Россией, будет крепышом,
Мама кормит Россию грудью, не фастфудом,
Под музыку Глиэра, а не попсовым чудом.
Никто не спорит, что Бетховен – супергений,
И Паганини с Верди – не мозговитый Ленин,
И что Даная Рембрандта – не из «Плейбоя» красо
А Танец с Мечами Генриха – не танец живота.
Когда в русский дом вернутся Руслан и Людмила,
Не надо убеждать людей, что в искусстве – сила.
Когда с трибун заговорят Иртыши и Аксиньи,
Значит, болезнь-иностранка прошла у России…
На Земле даже весны – босые, голодные,
А лето – в лохмотьях, идет, побирается,
И осень – больная, никому не угодная,
А зима леденеет, помирать собирается.
На Земле даже люди – звери голодные,
Друг друга едят, чтоб глаза веселить,
Рядятся в шкуры звериные, модные,
И рычат по-звериному, душу излить.
На Земле даже травы с цветами – голодные,
Орхидеи глотают зевак для здоровья,
Жирянке с непентес любы мошки болотные,
Дионею прельщает блошка коровья.
И земной океан – брюхо вечно голодное,
Он грызет берега из земного свертка
И до красности злится на солнышко потное,
Но глотает вонючку, ведь голод не тетка.
И летит голодайка Земля с голодайками
По голодному космосу в стае голодных,
И кормят друг друга ионными байками,
Что их боги создали из атомов сбродных.
