Казалось бы, разрыв между прошлым и нынешним состоянием науки очевиден. Тем не менее есть и прямо противоположное мнение: несмотря на все внешние, безусловно, огромные различия, внутренняя сущность науки тогда и сейчас была в принципе одинаковой.
Сегодня мы встречаемся в нашей «Кают-компании» с историком науки и философом академиком Бонифатием Михайловичем КЕДРОВЫМ.
— Бонифатий Михайлович, что Вы думаете о сходстве и различии науки прошлого и настоящего?
— Однажды Ньютон сказал, что сам себе он напоминает мальчика, который собирает на берегу редкостные ракушки, тогда как впереди катит свои волны безбрежный, выносящий эти ракушки океан. Воспользуемся этим образом, уподобив природу безбрежному океану, а ученых — мореплавателям, которые пытаются его познать. Когда-то они пускались в путь на утлых лодчонках, бороздили поверхность океана, видели лишь то, что доступно глазу. Лотом началась эпоха каравелл, пароходов, а ныне великий океан природы уже бороздят могучие корабли, оснащенные локаторами, эхолотами, тонкими и разнообразными аналитическими приборами, а в глубь океана опускаются аквалангисты, мезоскафы и батискафы. Конечно, всякое сравнение правильно лишь до определенного предела. Но суть, полагаю, ясна. Объект науки — природа, цель науки — ее познание. Тут за столетия и даже тысячелетия существо дела не изменилось. Зато методы и средства познания усовершенствовались разительно.
Современная наука развилась в сложную систему. Кроме того, она тесно срослась с промышленностью, стала непосредственной производительной силой, чего раньше не было.
— Позвольте в этой связи задать один странный вопрос: могла ли при дворе фараона зажечься электрическая лампочка? Ведь что для этого было нужно? Прежде всего источник тока, хотя бы примитивный гальванический элемент. Чтобы получить такой элемент, достаточно иметь электролит и пластины металлов. Все это у древних имелось.
Более того, при раскопках в Месопотамии были обнаружены конструкции, которые, похоже, являлись гальваническими элементами. Дальше остается собрать батарею таких элементов, замкнуть концы, угольных стержней и получить ослепительную электрическую дугу, на основе которой в начале XIX века и пытались создать первую лампочку. Получается вроде бы так, что уровень техники, технологии Древнего Египта и Вавилона позволял сделать то, что сбылось лишь полтора века назад. Потребности не было? Думается, что жрецы дорого заплатили бы за столь эффектное «божественное чудо». Тяга к познанию, дух любознательности? Ум древних работал не хуже, чем у нас. Однако электрическая дуга была открыта в XIX веке нашей эры, а не в XIX веке до нашей эры. Почему иначе говоря, не могла ли наука сократить свой путь на два тысячелетия?
— Вопрос, на который ответить непросто.
История науки есть часть всемирной истории человечества. Определяющим фактором исторического прогресса мы признаем материальные условия жизни и развития общества, совокупную общественно-историческую практику человечества. Поэтому источник и движущая сила возникновения и развития наук заключены не в «чистой любознательности», не в стремлении к истине самой по себе, а прежде всего в запросах практики, в потребностях общества.
Связь науки с практикой, однако, далека от простоты и однозначной прямолинейности. Практика, конечно, движет науку, но и наука движет практику; ее теперешнее превращение в непосредственную производительную силу показывает это наглядно.
С другой стороны, трудно что-либо понять без учета логики развития самой науки.
Вспомним такой случай. Во время наполеоновских войн Франция оказалась лишенной ряда заморских товаров, в частности, индиго — красителя, получаемого из некоторых тропических растений. Без него французской текстильной промышленности пришлось плохо. Французские химики того времени были связаны с практикой, они оказывали стране, ее промышленности существенную помощь. Казалось естественным, что они в состоянии взяться за искусственное получение индиго. Наполеон даже назначил большую денежную премию тому, кто решит эту проблему.
Таким образом, потребность промышленности была осознана и ясно сформулирована. Химики, в свою очередь, вдохновленные патриотическими идеями, были готовы на все, чтобы выполнить задание «самого» Наполеона. И все же оно не было выполнено, причем сама проблема оставалась нерешенной еще много десятилетий.
Рассматривая историю науки, мы всякий раз видим, что практика, где явно, как в случае с Наполеоном, где стихийно, завуалированно, ставит перед наукой те или иные задачи. Но практика, производство не может подсказать науке то, каким способом, как она могла бы удовлетворить запросы общества. Собственно говоря, если бы дело обстояло иначе, если бы производство само могло решать такого рода задачи, то не возникло бы необходимости и в самой науке. Кстати, легко заметить, что эта зависимость практики от науки с течением времени возрастает. Если техника, допустим, паровых машин на первых порах развивалась достаточно обособленно от науки, то уже такие современные производства, как ядерная энергетика, электроника, родились в неразрывной связи с наукой и без нее не могут идти вперед.
Но развитие познания имеет свою логику, свою специфику, свои закономерности. Главные из этих закономерностей нам известны. Мы знаем, что процесс познания идет от непосредственного созерцания целого в его нерасчлененности к его анализу, а затем на заключительной стадии познания к его синтезу на основе того, что уже дал анализ. Что это действительно так, мы можем проверить на собственном опыте. Допустим, перед вами незнакомый лес. Сначала, подходя к нему, вы издали воспринимаете лес нерасчлененно, как целое, как слитную массу каких-то деревьев. Чтобы познать лес, вам надо в него углубиться и детально рассмотреть, что там растет. И тут, образно говоря, вы за деревьями перестаете видеть лес. Только исходив его вдоль и поперек, рассмотрев деревья, почву, лужайки, кустарник (стадия анализа!), вы, наконец, можете совместить общее восприятие леса с конкретным знанием отдельных деревьев, синтезировать свое знание.
Я поясняю кратко, огрубленно, чтобы хотя бы пунктиром прочертить главное. Познание—постепенный процесс, тут действуют свои внутренние законы, и никакой гений не может перепрыгнуть сразу через несколько не пройденных еще ступеней. Вы совершенно правы: в древности люди были не глупее нас. Ньютон верно заметил, что если он видел дальше своих предшественников, то лишь потому, что он стоял на плечах гигантов. И химики во времена Наполеона не потому не смогли получить искусственное индиго, что им не хватало таланта, и даже не потому, что была желательна лучшая лабораторная техника, а потому, что сама наука еще не была подготовлена к постановке и решению этой задачи.
— То есть для рывка вперед должны совпасть два момента: настойчивая потребность жизни и подготовленность познания удовлетворить ее запрос? Нет совпадения — нет вспышки?
— В общем, так, но тут надо оговорить еще много деталей.
— Все детали мы в краткой беседе, к сожалению, не успеем обговорить. Все же вот такой побочный вопрос, который, быть может, вскроет всю сложную глубину проблемы. То, что после Великой Октябрьской социалистической революции наука у нас мощно рванулась вперед, это понятно. Революции — локомотив истории, как говорил Карл Маркс. Менее понятно другое: быстрый выход русской науки на передовые рубежи во второй половине XIX века, даже ее лидерство в некоторых областях (Менделеев, Бутлеров в химии). Конечно, после отмены крепостного права страна, в общем, бурно вступила на путь капиталистического развития, но по сравнению с Западной Европой она все же была отсталой, и давление практики на науку было в России более слабым. Тем не менее...
— Можно еще вспомнить и «феномен Ломоносова». Простое объяснение — гений! — тут не годится. В XVIII и XIX веках мыслительный материал, накопленный в странах Западной Европы, стал трамплином для броска науки вперед в отсталой по сравнению с ними России. Тут можно предложить такое объяснение. Там, где наука уже развилась, вместе с нею при определенных условиях могут выработаться и такие традиции, которые при известных условиях превращаются для нее в серьезный тормоз. В тех же странах, которые позднее вступают на путь научного (и экономического) прогресса, ученые могут перенимать и продолжать лишь прогрессивные тенденции в естествознании, отбрасывая все то, что уже устарело. Энгельс в этой связи справедливо заметил, что традиция является «могучей силой» не только в католической церкви, но и в естествознании.
— Ваше объяснение лишний раз показывает, насколько сложен в каждый отдельный момент ход познания. С учетом этого вернемся к основной теме. Какие можно выделить главные этапы в истории человеческого познания?
