вот как ты, значит, заговорила. И что же ты сделаешь?
— Узнаешь, — резко развернулась я.
В подсобке стащила с себя фартук.
— Уже уходишь? — стоял в дверях грузный неопрятный хозяин кафе, скрестив на груди руки.
— Да. Простите. Мне надо.
— Опять?
— Я ненадолго. Скоро вернусь.
Протиснувшись мимо него, я выскочила в коридор. Оттуда через чёрных ход — на улицу.
И минут через двадцать уже трезвонила в дверь квартиры Гринёва.
— Ты? — удивилась мама Андрея, распахнув дверь. Смутилась, но пригласила радушно, засуетилась. — Проходи, проходи. Андрюша у себя в комнате. Андрей, к тебе! — крикнула она.
Я робко постучала.
— Входи! — ответил он. А когда я вошла и закрыла за собой дверь, разочарованно добавил: — А, ты.
Он сидел на кровати, привалившись к стене. Под глазом багровел синяк. Губа разбита. На щеке ссадина. Рука — в гипсе.
— Что тебе надо, Ланц? — захлопнул он ноутбук, что стоял у него на коленях.
— Андрей, я…
— Что ты? — смотрел он с вызовом.
— Прости, я не знала. Мне даже в голову не…
— Чего ты не знала? Что если трахаешься со взрослым мужиком, ему может не понравиться, когда ты строишь кому-то глазки?
Такие вопросы как западня.
Спрошу: «А я строила тебе глазки?», будет казаться, что против «трахаешься» не возражаю. Стану уверять, что не трахаюсь, выйдет, будто позвала Гринёва не просто так, а дала повод. Но и так и сяк будет выглядеть, что я оправдываюсь. А я ни в чём перед ним не виновата.
Он усмехнулся, когда я промолчала, глядя на него в упор.
— Ну и чо пялишься? Давай вали отсюда, Ланц. И в школе ко мне не подходи. Поняла?
Я качнула головой и молча вышла.
— А чай как же? — выглянула его мама из кухни, когда не оглядываясь, я прошагала до прихожей. — Я бутерброды вам делаю.
— Спасибо! — натянуто улыбнулась я. — Мне надо идти. Как-нибудь в другой раз.
Я не слышала, что она мне ответила — дверь захлопнулась.
Не слышала, как мне сигналили машины, как чертыхались водители, как матерились пешеходы, на которых я налетала, когда бежала, ничего не различая вокруг. Не останавливаясь, поднялась на второй этаж. Не разуваясь, прошла на кухню.
— Хорошо, что вы дома, — сказала я тёть Марине.
— Да? И чем же? — стряхнув пепел, скрестила она руки на груди и снова затянулась, смерив меня ненавидящим взглядом.
— Хочу, чтобы вы знали.
— О чём? — усмехнулась она.
— О том, что ваш, — я запнулась, не зная как его назвать, — ваш будущий муж, он… — Дальше слов у меня тоже сразу не нашлось. Я сглотнула. И сделала вторую попытку. — Он…
— Что? — усмехнулась она. — Смотрит и облизывается? Дрочит на тебя? Да что дрочит, меня трахает, а сам шепчет твоё имя. И что ты хочешь от меня? Я не могу заставить его тебя не хотеть. И выгнать тебя не могу. Могла бы, вышвырнула давно к чёртовой матери, чтобы и духу твоего тут не было.
— Разве я в этом виновата?
— В чём? Что бог дал тебе сиськи? И светлые волосы? И этот кроткий взгляд, от которого мужики с ума сходят? Нет, не виновата. А я разве виновата, что его люблю? Думаешь, я не знаю какой он? Думаешь, просто так терплю, молчу? Что ты вообще знаешь об этом, девочка? О тоске по мужику? О том, что днём, замазывая синяки тональным кремом, я говорю себе: выгоню гада к херам. А ночью жду, ползу к нему, на коленях стою, лишь бы он меня трахнул. И не останавливался, брал до изнеможения. Что ты об этом знаешь?
— Ничего, — смотрела я на тлеющий огонёк сигареты в её тонких пальцах, на растрёпанные волосы, на сетку морщин, что уже легла под глаза, на тяжёлую грудь с большими упругими сосками, что были видны под тонкой тканью халата, тонкую талию, перехваченную поясом. — Но я знаю, что член у него обрезан, а вот здесь, — я показала на пах, — татуировка. Женские губы. Поцелуй, оставленный красной помадой.
— Что ты сказала? — посмотрела она на меня с недоверием.
— Как вы думаете, при каких обстоятельствах я могла бы увидеть его член? — вздёрнула я подбородок.
— Нет, — покачала она головой. Столбик пепла сорвался с кончика сигареты и прожигал дыру на ткани, но она не замечала. — Только не говори, что он…
Огонь добрался до кожи, женщина вздрогнула, смахнула пепел на пол, затушила оплавленную ткань. Матерясь, засунула в рот обожжённый палец, ткнула в пепельницу сигарету и схватила меня за руку.
— Пошли.
— Куда? — упёрлась я, когда она потащила меня за собой.
— Увидишь, — на ходу прихватила тёть Марина плащ. Не выпуская мою руку, обулась и, хлопнув входной дверью, потащила дальше по улице.
— Куда ты меня ведёте? — сопротивлялась я, но не настолько, чтобы её остановить.
— Куда надо, — на ходу натягивая плащ, ответила она.
Только перед вывеской «Женская консультация» до меня дошло — к гинекологу.
— Кать, не в службу, а в дружбу, — затащила меня Оксанкина мать в кабинет, — скажи, эта подруга уже ебётся? — толкнула она меня на кушетку.
— Хочешь узнать, живёт ли она половой жизнью? — встала врач возраста тёть Марины, аккуратная, ухоженная, но, пожалуй, не такая вызывающе красивая. Не такая и стройная.
— Да именно это я и хочу знать. Раздевайся и на кресло, — приказала она мне.
— Даже если это твоя дочь, она совершеннолетняя, я не имею права, — колебалась врач.
— Ты мне должна, Катя. Забыла? — наклонилась тёть Марина к доктору.
— Нет, но…
— Ничего не случится. Она жаловаться не будет. Правда, малыш? — улыбнулась она мне сахарно и, решительно прошагав до двери, закрыла
