увы, постоянно хочется что-то во мне изменить. Приручить, быть может. А ратоборец — не домашний кот.
Майрико уронила голову ему на грудь.
— Я не предавала тебя. Просто и впрямь боялась — вдруг поблазнилось?
— Ты не поверила в то, что это видел я, — ответил он. — Ты никогда не верила мне безоглядно.
Лекарка судорожно вздохнула. Она не могла объяснить ему, что сложно верить безоглядно тому, кого не понимаешь. Особенно, если власть он над тобой имеет пугающую.
Она прижалась лбом к теплому плечу, положила ладонь на твердую грудь, ощущая под рукой рубец старого шрама, и закрыла глаза. Она давно, очень давно не засыпала с ним рядом. И еще дольше — не просыпалась.
Увы. Не проснулась и в этот раз. Он ушел так тихо, что Майрико не услышала, а когда она открыла глаза, в окно светило яркое весеннее солнце. Покой был светел и пуст.
Три года.
Она снова будет ждать. И жить. И надеяться, что однажды он возвратится, и что она не перестанет быть ему нужна. А еще она будет бояться. Бояться, что надежды не оправдаются. Тоска стиснула сердце.
Крефф целителей уткнулась лбом в сенник и тихо заплакала.
* * *
Солнце было яркое. По всему видно — день выдастся погожий.
Они ехали молча. Клесх чуть впереди, следом за ним Лесана. Ее оружие было приторочено к седлу, в переметной суме на самом дне лежали немудреные вещи: одежда на смену, холстины, ложка, миска… Словом, то, что может пригодиться в пути. Собирая вчера заплечник, послушница даже удивилась тому, сколько малым теперь может обходиться. Только самое необходимое. А из своего покойчика, в котором жила без малого два года, и вовсе ничего не прихватила. Не было у нее ничего на память — ни бус, ни зеркальца.
Окинув прощальным взглядом комнатушку, Лесана вышла, ощущая, как туго натягивается нить, соединяющая ее сердце с каменной громадой Цитадели.
И сейчас, оставляя крепость за спиной, она ощущала почти что боль, потому что понимала, вот-вот эта нить, крепко привязавшая ее к каменному оплоту, порвется.
— Надолго мы уезжаем? — осмелилась она, наконец-то, спросить наставника.
— На три года, — ответил он, словно бы в этом не было ничего необычного
— На ско-о-олько?
— Ты глухая что ли?
— Нет… но… почему на три года? — она тронула свою кобылку пятками и догнала креффа: — Почему?
— Меня изгнали из крепости на три года. Мы едем с тобой по отдаленным весям искать детей, в которых горит Дар.
Из всего этого она услышала только про «изгнали».
— Изгнали?! За что?!
— За тебя.
Девушка едва не свалилась из седла.
— Как за меня?
Клесх хмыкнул и поинтересовался:
— А ты думала, что сделают с наставником, чья выученица показывает себя полной неумехой, ни на что не годной и бестолковой?
Она онемела на мгновенье, а потом сдавленным голосом сказала:
— Но ведь ты… сам приказал… Я же…
Мужчина обернулся:
— Да. И как твой крефф могу тебя только похвалить. Крайне непросто камлаться, Лесана. Я это понимаю. Ты молодец, справилась. Поэтому мы и уезжаем.
Постепенно до девушки начал доходить смысл его слов, и она неуверенно переспросила:
— Ты хотел, чтобы нас выгнали? Обоих? Вместе?
— Да. Я не очень люблю Цитадель. Да и Нэда тоже. Нет смысла сидеть здесь, я могу учить тебя где угодно.
— Но остальные…
— Остальных обучат Дарен, Осбра и прочие. Или ты хотела остаться?
— Нет!
Она выкрикнула это так поспешно, что он удивленно вскинул брови.
Дальше до самой темноты ехали молча.
Когда разбивали ночлег, Клесх сказал:
— Черти обережный круг.
И принялся складывать дрова для костра.
Лесана достала из-за пояса нож Фебра, сжала теплую уютную рукоять, почувствовала, как сердце при этом глухо стукнуло едва не у самого горла, совладала с собой и пошла царапать землю, выговаривая слова заклинания.
Клесх внимательно наблюдал, и под его пронзительным взглядом девушке казалось, будто она все делает не так.
— Все.
Он кивнул и вернулся к кострищу. Ничего не сказал, и то ладно. Значит, правильно.
Когда же укладывались спать, девушка узрела, что оружие крефф кладет рядом с собой, чтобы схватить мгновенно. И даже меч вынул из ножен. Поразмыслив, она сделала то же самое. Мечом она владела еще плохо, но… пусть уж лежит поближе.
Правда, уснула выученица, едва голова долетела до подложенного под нее свертка с холстинами. А проснулась уже утром. От холода. Костер погас, и под теплое меховое одеяло задувал зябкий весенний сквознячок. Наставник еще дремал. И Лесана принялась разводить огонь.
* * *
В тишине ночи шум деревьев казался недовольным голосом ветра, который нес над лесом один только клич: «Чужаки! Чужаки! Чужаки!»
Слада, Ива и ребятишки испуганно озирались. Дивен шел самым первым, двое мужчин держались позади, на тот случай, если кто-то вынырнет из чащи с недобрыми намерениями.
Но чаща отзывалась лишь шелестом ветвей. Никто не стремился преградить путь странникам. Холмы, поросшие лесом — крутые подъемы и спуски — тянулись и тянулись.
Деревья росли все гуще. Стволы могучих сосен возносились высоко-высоко в звездное небо, на котором яркой дорожкой сияло Ожерелье Хранительницы. Густые заросли кустов, еще голых, безлистых, перешептывались о чем-то, и казалось, будто чаща глядит сотней глаз, говорит сотней языков.
— Дивен, не рады нам тут… — тихо сказала Слада. — Зря пришли.
— Не зря, — ответил он, продолжая упрямо идти туда, в черные кущи.
— А ну, стой! — и путь странникам преградили несколько вооруженных рогатинами и луками мужчин. — Кто такие?
— Я Дивен, из Помнящих, нареченный семнадцать лет назад. Со мной моя семья.
Мужчина окинул всех быстрым взглядом и покачал головой:
— Что ж так мало вас?
— Остальные сгибли.
Незнакомец горько вздохнул.
— Идемте. Да детей давайте.
И махнул рукой.
