Они вошли в здание, свернули налево, спустились на несколько ступенек и оказались в длинном, узком коридоре с тусклыми лампами, забранными в решетчатые колпаки. По одной стороне коридора тянулись трубы, на осыпавшейся штукатурке другой стены виднелись разноцветные надписи.
— Коля — сука! — машинально прочитал Парамонов.
— Стена плача, — пояснил Круглов.
— Ты уверен, что нам сюда? — озираясь, спросил Парамонов.
— Обижаешь, — ответил Круглов. Метров через сто они свернули направо, затем налево и снова направо. Мрачный коридор не кончался, и на обоих повеяло серой беспросветностью. Парамонов хотел было запеть, но передумал. Не сговариваясь, они остановились, сделали по большому глотку водки, и тут Круглов обратил внимание на стену. Кто-то черной краской намазал на ней горизонтальных и вертикальных полос.
— О! Чем не Хартунг?! — воскликнул он.
— Хартунг в этом подземелье? — удивился Парамонов.
— А где ему еще быть? О! Мондриан. «Картина № 1», — показал Круглов на квадрат с отсеченными углами и вдруг добавил: — Да это ж и есть выставка.
— Да? А почему зал такой длинный и узкий?
— Выпендриваются, — ответил Круглов, и они двинулись дальше. Но очень скоро Круглов остановился перед большим масляным пятном, очертание которого отдаленно напоминало человека.
— «Невидимая дыра» Арнета, — отхлебнув, сказал он. — Парамоныч, а ведь это точно выставка.
— Да? — принимая фляжку, ответил Парамонов. — А почему я ничего не вижу?
— Потому, что ты включаешь мозги, — ответил Круглов.
— Я? Мозги? — переспросил Парамонов и услышал в ответ:
— Да. Как сказал великий Миро: искусство начинается там, где сила воображения вырывается из-под контроля разума.
— Красиво говоришь, — одобрил Парамонов и показал на масляное пятно. — Ты так сможешь?
— Нет, — помотал головой Круглов. — Я учился этому семнадцать лет, а потом еще и преподавал. Здесь нужна чистая, незамутненная душа. — Он перевернул фляжку и потряс ее. — Кончилась. Доставай.
— А там что будем пить? — спросил Парамонов.
— Мы уже давно там.
Парамонов выудил из кармана бутылку водки. В это время из-за угла вышел человек и подозрительно нетвердой походкой направился к ним.
— А вот и народ, которому принадлежит искусство, — сказал Парамонов.
— Э, да ты уже пьяный, — ответил Круглов. — Народу ничего не принадлежит. Тем более, такому, как этот. И искусства никакого не существует.
— А что существует? — спросил Парамонов и рывком повернул пробку.
— Ботинки, колбаса, картины, тумбочки, книги, бумажные цветы…
— И водка, — перебил его Парамонов. Круглов внимательно посмотрел на него и ответил:
— Нет, не так уж ты и пьян.
— Мужики, где здесь выставка? — добравшись до них, спросил человек.
— Глухоухов! — узнал его Парамонов. — Это Иван Глухоухов.
— Твой друг? — спросил Круглов.
— Знакомый, — ответил Парамонов.
— А это кто такой? — недружелюбно спросил Глухоухов у Парамонова и, не дожидаясь ответа, обратился к Круглову: — Ты Виктора Прилепина читал «Поколение в Ж»?
— «Поколение в П», — поправил его Круглов.
— Ну да, где-то там.
Круглов поморщился.
— Парамоныч, он меня утомляет. Дай ему выпить.
Парамонов протянул Глухоухову бутылку. Тот точным движением фокусника схватил ее и за пару секунд выпил половину содержимого. Круглов взял бутылку, посмотрел, сколько в ней осталось, и обнял Глухоухова за плечи.
— Верю, — сказал он. — Ты дойдешь до выставки. — Обнявшись, они пошли дальше по коридору, а Парамонов достал из кармана авторучку и принялся чертить на стене стрелку. Парамонов закончил, когда те уже скрылись за поворотом. Оценив работу, он пробормотал:
— А то не вернемся, — и пошел догонять.
Сразу за углом он едва не перелетел через чье-то тело. Иван сидел у стены и плакал. Парамонов помог ему подняться.
— Ничего, ничего, — сказал он.
— Вот ты Захара Пелевина читал? — всхлипывая, спросил Глухоухов.
— Круглов! — заорал Парамонов. — Я еще одного Глухоухова нашел! Только этот сильно пьян.
— Не ори, я здесь, — сказал Круглов и отлип от стены. Он осмотрел Глухоухова и добавил: — Мой был почище.
— А где он? — спросил Парамонов.
— Ушел куда-то. Брось и этого. Они близнецы, сами разберутся.
— Я друзей не бросаю, — ответил Парамонов.
Наконец, впереди послышался неясный гул, и вскоре они вошли в огромный мрачный зал с железобетонными колоннами. У входа были накрыты столы, вокруг которых собралось человек тридцать. Все выпивали, закусывали и что-то возбужденно обсуждали. При виде троицы все как-то разом замолчали, и в зале наступила тишина.
— Выставка там, а пьют здесь, — сказал Парамонов и громко обратился к присутствующим: — Господа, что вы здесь смотрите? Шедевры там, в длинном зале.
— Т-с-с, — остановил его Круглов. — Ты ничего не понимаешь. Это инсталляция: «Пьющие ценители современного искусства».
— Здорово! — восхитился Парамонов. Он опустил Глухоухова на пол и со словами: — Приобщимся к прекрасному, — быстро пошел к столам.
Баландин позвонил рано утром, напомнил Парамонову, что тот согласился дать интервью, и пообещал быть через час. В квартире у Парамонова журналист появился часа через три. Он выставил на стол литровую бутылку водки, выложил камеру и спросил:
— Сразу начнем или вначале…
— Лучше сразу. С утра что-то не хочется, — ответил Парамонов и предложил: — Может, чайку?
— Нет, спасибо. У меня от него изжога, — открывая бутылку, ответил Баландин.
Парамонов не успел ответить и на один вопрос, как в дверь позвонили. Это оказался сосед Николай. Он был в трусах наизнанку и вообще, выглядел неважно.
— Здорово, — проговорил Николай. — У тебя есть чего-нибудь?
— Есть, — вспомнив о баландинской водке, ответил Парамонов. Сосед сразу оживился.
— Давай. — Николай прошел в комнату, поздоровался с журналистом и продолжил: — Вчера, понимаешь, звезду обмывали. Подполковника дали. Ну, и…
— Поздравляю, — сказал Парамонов. — Как у подполковника ФСБ у тебя появился шанс стать президентом страны.
— Не хочу. Ответственность большая, — сказал Николай и добавил: — Рюмки-то неси.
— Сейчас. Только я с утра… — начал Парамонов, но Николай перебил его:
— Да, ладно тебе. Что мне, каждый день подполковника дают? Вы не против? — обратился он к Баландину.
— Нет, — ответил журналист, — вполне убедительный повод.
После второй Николай порозовел, взгляд у него слегка расфокусировался, и он принялся обличать депутатов. Николай пересказал несколько известных историй, в которых народные избранники оказывались владельцами островов, замков и океанских лайнеров. После четвертой лицо у него сделалось красным, взгляд поплыл, и он переключился на милицию. Рассказывая, Николай от возмущения даже притоптывал ногой. Тут Парамонов понял, что сосед не перестанет говорить, пока в бутылке остается водка. После шестой Николай заговорил об учреждении, в котором проработал всю свою жизнь.
— Если бы вы знали, что там творится, — подперев голову кулаком, печально проговорил сосед. — Это же уму не постижимо.
— А вы расскажите, — предложил Баландин. — Вот сюда, на камеру.
— Не могу, — угрюмо ответил Николай. — Родная контора. Альма-матерь, можно сказать.
— Тем более, — не унимался журналист. — Обидно должно быть за нее.
— Нет! — твердо покачал головой Николай. — Вижу, что творится, но не могу поступиться принципами.
— Что это за принципы? — разливая водку, сказал Баландин. — Ладно бы инопланетян или сомалийских пиратов, а то ведь своих же сограждан помогаете обворовывать. За державу не обидно?
— Обидно, — опрокинув очередную рюмку, согласился Николай. — Но не могу.
— Некоторыми принципами не только можно, но и нужно поступаться, — закусывая, сказал Парамонов.
— Нет! — ответил сосед. А после восьмой рюмки Николай побледнел, опустил голову и тихо произнес:
— Ладно, уговорили. Поступлюсь, но не всеми.
Баландин сразу включил камеру и направил ее на Николая.
— Только ты… — начал было Парамонов, но Баландин не дал ему договорить. Он сделал страшные глаза и прошипел:
— Тихо.
Николай на несколько секунд задумался, затем картинно вытянул руку вперед, сжал пальцы в кулак и с каким-то яростным сладострастием проговорил:
— Они все хотят бабла! Очень хотят!
— А вы? — осторожно поинтересовался журналист.
— И я. Но у меня есть принципы.
Около часа Николай живо рассказывал о преступлениях своих коллег. Он так увлекся, что позабыл о водке. Правда, Баландин подливал ему каждый раз, когда энтузиазм Николая начинал ослабевать.
