– оксюморончик, правда? – пришло уже в следующем баре, в Mitte. Хотя… было у меня еще одно тайное оружие под кодовым названием
вротмненоги. Ну ладно, не ноги, а два пальца, но не суть. Временная трезвиловка, и все же голову проясняло. Прояснило…
Волна ушла, и меня вынесло пузом на прибрежные камни.
Яна, ты с ума сошла?
Точку невозврата, до которой еще можно было сказать: «ну, мне пора домой», мы проскочили. Остановиться – поехать к нему в гостиницу. Нужно мне это?
Однозначно нет. Грабли хищно улыбались, поджидая, когда я наступлю на них еще разок. Прямо как персонаж Стивена Кинга. Закрыть гештальт? Как же! Открыть его снова, но на качественно новом уровне. Жизнь развивается по спирали, ога. Он уедет в Москву и через пару дней забудет маленькое смешное питерское приключение. А я… вот именно…
Значит, пройти маршрут до конца. Чтобы это было уже физически невозможно. Извини, Чукапабра … ты сам того… выпал в осадок.
Сквозило в этом что-то тонко подлое, как свежая плесень, которой еще не видно, но вкус уже чувствуется.
Ничего не поделаешь, никто не обещал, что по пути к коммунизму будут кормить.
В «Дом быта» нас тупо не пустили: все под завязку, ждите на улице. Ждать не стали, пошли в Wood bar с его крепчайшей ананасовой настойкой, потом в Zing на Ломоносова с таким же крепким тини Portoquiri, цена которого лупила по кумполу не меньше градусов. Да, я умышленно заказывала самое убийственное, стараясь не думать про неизбежный хэнговер*. Наша мантра: «Это завтра, а сегодня…»** Спасибо, Алла Борисовна!
Эйфория сменилась тупой жгучей болью. «То ли инфаркт, то ли изжога». На часах без десяти три. Час быка – так, кажется? Вадим был уже хорош, но не сдавался. Мысль о том, что буду делать, когда он все-таки выпадет нерастворимыми хлопьями, отодвигала ногой.
Финал классического забега предполагал два варианта. Традиционно по-питерски приуныть в Kopen на Конюшенной, либо наоборот – весело закончить трип в караоке Poison на Думской. Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?
Кто-то бросается обниматься. Чувак, я тебя знаю? Да не все ли равно, иди, хагнемся. Яна. А это Вадим. Из Москвы. Да, мне тоже приятно. Все друг друга любят, всем хорошо. А кому нехорошо – туалет рядом. А где Сенька? В людях? Какого хера бармен в людях, несите его сюда. Человек, два «Заводных мандарина», и насрать, что не Новый год. И насрать, что сесть некуда, постоим, была бы стенка прислониться. Нет стенки? Чупин, я к тебе прислонюсь, можно? Ой, голова убежала. Ниче, щас поймаю, вот только допью мандадарина.
Эй, куда тебя поперло, чувилло? Ты что, умеешь петь?
Не-е-ет!!!
И вдруг я стремительно начала трезветь.
Он пел, кстати, очень даже неплохо пел, глядя на меня в упор, но я понимала, что это не обо мне. Совсем не обо мне.
«Все мои бессонные ночи, все дороги вели к тебе. Моя, моя, моя неземная, как ты меня нашла?»***
Биты мягкого баритона бились в кровь, заставляя ее кипеть. И так остро резануло – что не обо мне. Опять не обо мне!
Встала и вышла в холл. Остановилась в коридорчике, ведущем к туалету. Кажется, здесь здорово не хватало невыключенного телевизора.
Б…!
- Яна!
Он целовал меня, прижав к стене, и я снова, как когда-то давно, задыхалась, запрокинув голову и подставляя шею его губам. Тянулась ему навстречу и плавилась под его руками, которые были везде: на бедрах, на талии, на груди...
Господи, что я делаю? Ведь и это тоже - не мне!
- Яна… поехали… Подожди секунду…
Тяжело дыша, он привалился к стене, закрыл глаза и стек на корточки.
С приплыздом, товарищи!
Вадим
- Саныч!
Веки весили по тонне каждое. Почувствуй себя Вием. Свет ударил по глазам ядерным взрывом.
- Саныч, я, конечно, дико извиняюсь, но через час нас ждут у Ковалева.
- У кого? – просипел я, шлепая железобетонными губами.
- Договор подписывать на прямые поставки.
- Твою мать… Который час?
- Почти одиннадцать.
Со второй попытки глаза все-таки удалось открыть. К горлу тут же подкатило. Добежать… то есть доползти по стеночке до унитаза каким-то чудом успел. После этого капельку полегчало.
- Найди мне шипучку какую-нибудь, - попросил Володю, прополоскав рот, и полез в душ.
Каждая капля, падая на голову, выбивала шахту до самого мозга, который отзывался негодующей отборной матерщиной. Эхом отвечал желудок. Печень – говорят, она не болит, ну да, она и не болела, просто лежала в боку тяжелым комком липкой глины. Колено молчало – ну и на том спасибушки.
Конец ночи размыло блюром. Последнее, что помнилось отчетливо, - самокаты. И как обнял Яну за плечи. И да, страшно хотелось ее поцеловать, но побоялся все испортить. А вот дальше расплывалось. Только несколько ярких флешей, разрывающих темноту.
Я о чем-то говорил ей, нависнув над столом, держа в руке стопку с очередной цветной дрянью. Быстро, сбивчиво, как будто боялся, что не захочет слушать, перебьет. Но она слушала – и в глазах было то, что я так хотел увидеть. Настоящий, неподдельный интерес. Но вместе с ним - сочувствие? Наверно, жаловался, плакался в жилетку? Позорище!
А потом эта песня, которая каждый раз рвала меня в лохмотья.
«Девчонка-красавица в красном платьице, в ночь…»
Кортина-д'Ампеццо, десять лет назад. Ночной клуб, где мы с парнями из команды праздновали окончание очередного этапа Кубка мира. Она вошла и остановилась у двери. Красное короткое платье, точеные ноги, разлетевшиеся по плечам светлые волосы. Я поймал взгляд, похожий на удар клинком, встал и направился к ней, как загипнотизированный, даже не зная, что скажу.
«Добрый вечер…»
«Добрый. Вы ведь Вадим Чупин, да?»
«Да. А вы?»
«Дина».
«Не хотите к нам присоединиться?»
Она не ответила, только улыбнулась и пошла за мной…
«Неземная»... Когда услышал первый раз, не так давно, как под дых ударило. Три года как развелись, и сам же на развод подал, а всколыхнуло – только так. А песня эта словно преследовала. И каждый раз вспоминал тот вечер. И ту ночь, когда предложил ей выйти за меня, а она отказалась. И вдруг какой-то хмырь вылез и начал петь. Не выдержал, отобрал микрофон. Смотрел на Яну, а видел Дину. И… как будто попрощался с ней. Отпустил? Кто бы знал.
А последнее – как целовал Яну в коридоре и хотел ее так, что, наверно, готов был
