Двадцать лет спустя после создания Кедрограда Парфенов напишет книгу «Комплекс в кедровом лесу», в которой обобщит многолетний опыт научной и практической деятельности первого в стране кедрового комплексного предприятия. За этот труд Виталий Феодосьевич Парфенов удостоен звания лауреата премии Ленинского комсомола. Его мечта с годами обрела фундамент трезвого экономического расчета и превратилась в строго обоснованную теорию передового лесопользования в кедровниках, а сам Парфенов стал заместителем начальника Главного управления лесовосстановления Минлесхоза РСФСР и кандидатом сельскохозяйственных наук. Теперь он борется не за единственный конкретный Кедроград, а за его природную основу — сибирский кедр. Ибо знает: будет кедр, значит, будут и кедрограды и кедросады.
Ночью мы пили чай в номере маленькой бревенчатой гостиницы поселка Иогач. Вязко давила на плечи усталость, хотелось спать, а говорить и спорить не хотелось, но спор все-таки возник...
— Ну, убедились наконец, Семен Васильевич? — спросил Парфенов.
Семен Васильевич не торопясь тянул свой чай, явно пытаясь отмолчаться, но Парфенов смотрел на него в упор, и ответить пришлось:
— В чем вы хотите убедить меня, Виталий Феодосьевич? В том, что технология «узких лент» прогрессивна? Я и не возражаю — прогрессивна. Может быть, даже идеальна. Для равнинных лесов. Но на Алтае, в горах, повторяю еще раз, неприемлема.
— Для кого неприемлема?
— В первую очередь для лесорубов. Хлеб у них, сами знаете, и без того нелегкий. Зачем же усложнять им жизнь?
Вот уж этого Семен Васильевич мог бы, пожалуй, и не говорить. Ведь он не мог не знать, что на Алтае есть и были лесорубы и даже целые бригады, не боявшиеся «усложнять себе жизнь».
Хотя в одном он был, конечно, прав: хлеб лесоруба в самом деле нелегкий. Помню, как осенью 1965 года молодой инженер Горно-Алтайского опытного лесокомбината Виталий Парфенов сказал мне, приезжему журналисту, пожелавшему поработать на лесосеке:
— Неделю выдержишь — можешь считать себя настоящим мужчиной.
...Мы поднимались в шесть утра, торопливо умывались и спешили в столовую, хлюпая кирзовыми сапогами по раскисшей осенней земле.
В семь от столовой уходил автобус, развозивший рабочих по лесосекам. В восемь мы приступали к работе — разносился оглушительный треск «пускачей», заводились моторы, трактора уходили в тайгу.
На широком сиденье С-100 мы свободно помещались втроем: тракторист Василий Терентьев — бригадир нашей «малой комплексной бригады», вальщик Вениамин с бензопилой на коленях и я, начинающий чокеровщик. Машина с ревом лезла вверх по склону, над капотом мы видели небо да макушки деревьев. Тракторист поднимался с сиденья и орудовал рычагами, стоя на полусогнутых ногах.
На лесосеку, разрабатывавшуюся способом сплошной рубки, с непривычки было страшно смотреть: в щепки разбитые древесные стволы, пни с торчащими вверх перепутанными корнями; кучи сучьев, хвои и листвы, перемешанных с мхами и травой; вспоротая, беззащитно обнаженная земля...
И здесь нам предстояло работать.
Технику безопасности ребята в шутку называли наукой «вовремя оглянуться». Я постигал ее азы на практике: хлыст — дерево, отделенное бензопилой от пня, — тяжело тащился за трактором; вдруг он задел комлем рябину, пышно светившуюся огненной листвой и оранжевыми гроздьями, ствол ее толщиной в мужскую руку неуловимо ринулся к земле и хлестко врезал мне по шее... Очнулся я в какой-то яме, на дне которой, так уж повезло, грудой лежал пихтовый лапник.
— В прошлом году убило чокеровщика, — сказал Терентьев, вытащив меня из ямы. — Под сухару попал...
Сухара — сухостойное дерево с осыпающейся корой и омертвевшими корнями, плохо держащимися в почве. Сухары падают иной раз просто так, без всякой видимой причины. А в дни, когда разыгрывается сильный ветер, они вываливаются десятками и сотнями. Треск идет по тайге, грозный треск, прерываемый тяжкими и глухими ударами, — умирают деревья, завершившие жизненный цикл. В такие дни на лесосеках не работают.
— По-хорошему-то, — продолжил Терентьев, — чокеровщику на лесосеке и делать бы нечего. Что зря башкой-то рисковать?
Я удивился: кто же захлестнет тросом спиленное дерево, прицепит на буксир к трактору?
Терентьев только усмехнулся:
— Да по-хорошему-то там и трактористу делать нечего, — голова-то тоже, не чужая... Ну а главное, конечно, не в этом. Главное, что мы с лесом делаем. Видел, на что похожа лесосека?
— Видел. Но по неопытности полагал, что так оно и должно быть и что иначе невозможно.
— Возможно, — хмуро возразил Терентьев. — Можно брать лес по-человечески, не уродовать и сохранять весь подрост. Главное, опыт есть, мы таким способом уже рубили.
Так я впервые услыхал о рубках способом «узких лент».
Способ прост, остроумен и поразителен по результатам. Территорию лесосеки разбивают на длинные ленты в тридцать — тридцать пять метров шириной. Между лентами прокладывают просеки-волока, с которых убирается все, вплоть до кустарника. В ленте работает только вальщик, и лишь изредка ему кто-нибудь помогает. Спиленные деревья валятся от середины ленты на обе стороны по типу «елочки» под углом к направлению волока. Длины хлыстов как раз хватает для того, чтобы вершины их легли на волок, где работают чокеровщик и тракторист. Трактор ходит только по волоку, собирая хлысты и вытаскивая их с лесосеки. В этом случае тяжелый комель ползет по лесной почве срезом назад, не причиняя ей вреда. Лес остается чистым, ветви, обламывающиеся с крон, устилают волок. Гусеницы трактора вдавливают их в землю, предохраняя ее от размыва дождевыми ручьями. Вот, собственно, и вся не слишком хитрая механика, не требующая ни сверхъестественных усилий, ни дополнительных затрат.
Кедроградцы испытывали этот способ на экспериментальных лесосеках начиная с 1963 года — в урочищах Богатырев лог, Капсан и Часта Уйменского лесничества, в урочищах Сатон Пыжинского лесничества, в урочищах Юрток и Верхний Устюгеч Иогачского лесничества, техноруком которого был в то время Станислав Алексеев, друг и единомышленник Виталия Парфенова.
Позже об этих рубках восторженно писал В. Чивилихин в очерке «О чем шумят русские леса?».
На протяжении всех последующих лет Виталий Парфенов не уставая продолжал доказывать преимущества «узких лент», убеждать в человеческом отношении к лесу, за которое природа оплатит сторицей... И вот теперь, в этой поездке, Виталий бросил несговорчивому Семену Васильевичу последний, самый убедительный козырь.
— Поедем на Верхний Устюгеч. Мы рубили там в 66-м. Я после этого в урочище не был, — сказал Парфенов. — Поедем и посмотрим, как обстоят там дела.
...Без Виталия мы едва ли нашли бы эту заброшенную опытную лесосеку — недаром в свое время он исходил пешком всю здешнюю тайгу. Поворот с магистральной дороги на лесовозную, ведущую в урочище, зарос густым кустарником ольхи. Здесь много лет уже не ездили, и от дороги остались чуть заметные следы — посередине сглаженной годами и скрытой травами широкой колеи змеилась длинная промоина. Но скоро исчезли и следы, ушли под каменную россыпь. Бурные вешние потоки подмыли где-то скальный выход и натащили на дорогу огромные булыжники. Здесь мы и оставили свой «газик». И с полчаса еще ломились вслед за Парфеновым сквозь цепкие кусты по довольно отлогому, к счастью, склону.
Первое, что сказал Семен Васильевич, когда мы вышли наконец на лесосеку, было началом нового спора:
— Слушайте, это же посадки!
Мне показалось, что он прав. Очень уж дружно поднимался молодой кедрач на обширном пространстве среди пней с потемневшими, замшелыми срезами.
— Семен Васильевич, — сказал Парфенов с ноткой раздражения, — мне, что ли, вас учить, что в посадках все деревья одного возраста? А это, вы же сами видите, самый обычный разновозрастный подрост. Вот вам нормальное естественное возобновление после вырубки способом «узких лент».
А вот вам и наглядное свидетельство. — Парфенов наклонился и выдернул пяток однолетних кедренышей, дружным кустиком выглядывавших из травы, осторожно стряс с корней землю и положил деревца на ладонь.
Мы подошли поближе и увидели: на нежных спутавшихся корешках висели черные скорлупки кедровых орехов.
— Чем мы ведем сейчас посадки? Саженцами, выращенными в питомниках. А не орехами, заметьте... — Парфенов глянул на Семена Васильевича, тот отвернулся. — Это кедровка постаралась, птичка, которой мы когда-нибудь поставим памятник. А она, как вы знаете, прячет свои запасы под лесную подстилку, в напочвенный слой. Что еще нужно говорить о значении максимального сохранения естественного почвенного покрова на лесосеках?..
В иллюминаторе медленно уплывал назад Алтай, весь золотой, как всхолмленное поле пышно цветущего подсолнечника. А впереди по курсу самолета клубились, ползли навстречу и закрывали землю облака. Отгорало и меркло таежное бабье лето...
