дракон. И это поздняя осень на дворе.
— Конечно, я ничего не понимаю. Я глупая и необразованная, да? — и все тот же твердый тон. — Я уверена, ты надеялся, что больше не увидишь меня. Но вот она я. И я остаюсь тут. На какое-то время точно.
Мария почти что зло усмехается.
— Кто знает, может, этот ваш экзорцист, и правда, сделает меня «лучше», — она показывается кавычки пальцами. — Но и тогда тебе было бы все равно, верно?
Сербская понимала, что сейчас явно борщит, но из нее словно сочились все эти пропитанные ядом слова. Эмоциональная и словесная гемофилия. Инфекция в душе, черный бубон, а не сердце. Гниль под языком. Купола на фоне серого неба прямо за спиной Филиппа вызывали гнев. Может, в ней, и правда, поселился бес?
— Мне не будет все равно, — бурчит Филипп. Как ему объяснить ей свои чувства, если она не собирается ничего понимать? От раздражения Панфилов даже побледнел. Он глядел сейчас на Марию совершенно бешеными глазами, являя собой яркую иллюстрацию помешанной личности. Может быть, это не во всех этих несчастных, а в него вселился бес? В этом Филипп уже не сомневался.
Где-то рядом послышались голоса. Без лишних слов Панфилов схватил за руку Марию и потянул за собой — к той беседке, где они недавно столкнулись с Елисеем. От сторонних глаз их скрывал пожелтевший плющ.
— Если ты хочешь… Оставаться, то хотя бы не пались, — бешено прошептал Филипп. От близкого присутствия девушки и вовсе стало тошно. Он наклонился к ней и прижался щекой к ее шее, вздрагивая как от лихорадки. — Что ты… Делаешь со мной.
Марию и саму настигла мелкая дрожь, но шла она совсем не от ноябрьского холода, а от жара. Дыхание Филиппа щекотнуло кожу, и та вмиг покрылась мурашками, а где-то внутри распустился розовый бутон — быстро и ярко. Девушка тут же растеряла весь пыл, что так упорно растила в себе для ссоры, и подняла руку, чтобы погладить юношу по голове, запустить пальцы в его волосы. От него пахло ладаном — должно быть, он и вовсе весь пропах им. А она пользовалась духами с ароматом засахаренных роз — сплетаясь, запахи напоминали о чем-то райском, пусть Сербская и не верила во всю эту чушь. Сейчас была готова поверить.
— Тайные встречи, да? — усмехнулась она, мягко отстраняя Филиппа от себя за волосы. — Мне нравится.
Согласившись с правилами, Сербская огляделась по сторонам и, обхватив лицо парня ладонями, поцеловала его. Ощущая губами мягкость его губ, она даже подумала, что счастлива в это мгновение. Нестабильная, она так часто могла пройти с нижнего круга Ада до Эдема всего в пару шагов за жалкие полчаса.
Словно и не было этой мучительной недели. Филипп чувствовал себя ужасно — и тогда, и сейчас, однако сейчас у него, по крайней мере, появилась поддержка в лице Марии, которая была готова разделить с ним грех. Но сколько ее желание продлится? Пока он ей не наскучит, а там уже можно было бы идти прямиком в жерло адово — его там заждались.
Но пока… Вряд ли он достаточно силен для того, чтобы сопротивляться ей. Вряд ли у него хватит на это душевных и моральных сил.
И когда губы Марии касаются его губ, Филипп подается ей навстречу, отвечает на дерзкую выходку девушки не менее дерзкой. Он гладит ее по волосам и спине, обнимает бережно, как дитя. Ровно до того момента, пока не слышит, как за спиной шуршит гравий. В одну минуту Филипп отпускает Марию и срывается с места. На встречу ему выбегает ребенок — девочка в аляповатом дешевом платочке и садится прямо на дорожку, чтобы завязать шнурок ботинка. Панфилов оборачивается к беседке.
— Я ещё не закончил, — произносит он так, чтобы Мария слышала, и спешит прочь. Будет не так трудно найти ее, а если нет… Он решит позже. Тогда, когда мысли придут в относительный порядок.
========== Глава 3. Бездна посмотрит на тебя в ответ. ==========
Учеба в духовном заведении была непроста: изучалось множество всесторонних гуманитарных дисциплин, в которые входили и древние языки — латинский, древнегреческий, церковнославянский. Семинаристы должны уметь петь в хоре, должны изучать и секты, дабы уметь отделить благо от противоположного. В том числе их обучали и естественным наукам, новым языкам — английскому и французскому. Елисей преуспевал во всем. Будучи парнем высоко одухотворенным, Воскресенский жадно вбирал знания с самыми искрящимися глазами, какие было не передать ни одной фотографией, ни одной картиной. Хотя и последнее ему удавалось — прежде, до семинарии, он окончил Строгановку по классу академической живописи, где преподаватели со слезами на глазах принимали его трехметровые полотна с библейскими мотивами. Он трудился, не покладая рук, днем и ночью, даже если учитывать то, что ночевать в мастерской запрещали. Он мог не есть и не спать, а лишь погружаться в глубокие думы и писать, писать, писать, пока не кончится краска. В остальное же время, которое вряд ли можно было назвать свободным, Елисей создавал потрясающие эскизы для медальонов — более всего он любил изображать Богородицу.
Во всем этом совершенно не было какого-то грандиозно амбициозного подтекста — Воскресенский просто был готов отдать себя на растерзание вере, искусству и помощи другим. Он хотел прозреть, и чтобы прозрели другие. Парень с ангельской внешностью и чистой, непорочной душой собирался, конечно, посвятить себя черному духовенству. Его не интересовали физические блага — лишь духовные, о чем знал и его настоятель, рекомендовавший его семинарии, и приемная комиссия. Первоначально Елисей поступил в другое место, поближе к родному Ярославлю, но родители настояли на том, чтобы сын попал в лучшее место. Так он и оказался здесь. В московской духовной академии.
С самой утренней молитвы, с первой пары он светился, сиял божественным светом, пока иные одногруппники лишь храбрились, пытаясь не заснуть. Со стороны он казался сверхчеловеком. Кем-то, в действительности, посланным Всевышним. И даже сейчас, перед обедом, он никуда и не торопился. Все ребята, так похожие на простых студентов, отсчитывали минуты до конца пары по английскому, которую многие считали вовсе ненужной, но не он.
Елисей как раз закончил с переводом текста об искушении Христа и зачитывал его перед группой, пока светская преподавательница одобряюще кивала и улыбалась.
Какой светлый и талантливый мальчик.
— Ты так хорошо знаешь эту тему или сам английский? — по-доброму посмеивалась Зинаида Львовна.
— И то, и другое, — просиял Воскресенский. — Я писал свой вариант искушения в художественном в качестве дипломной работы.
— Я обязана
