Карло, то есть папа. Я всё понял. А как в таком случае зовут меня?
— Тебя? Чёрт, я ведь и вправду об этом не подумал, — Джеппетто стал чесать затылок, пытаясь придумать сыну какое-нибудь имя, но в голову лезли одни клички, обзывательства и слишком помпезное имя Сигизмунд.
— Ну, папа, какое же у меня будет имя? — продолжал приставать пацан.
— Имя должно быть, — соглашался отец, — а то интересно получается, только родился, пинков уже получил, а имя ещё нет.
— Может быть, Рафаэль, — предложил сынок, — мне нравится, красиво звучит.
— Что за глупости, Рафаэль — гадость какая.
— А может…
— Помолчи, дурья башка, отец думает, а ты его с мысли сбиваешь, — перебил сына Карло, — да, забавно получается, мальчишка получил пинки вперёд имени. Ха-ха. Пинки… Хм… Пинки, — и тут папаша расцвёл, — Решено. Такого имени я ещё не слышал. Будешь Пиноккио. Ха-ха-ха. Пиноккио.
— Папа Карло, — загнусавил мальчишка, — а нельзя ли мне иметь другое имя, боюсь, что с таким именем я стану объектом насмешек и преследований со стороны сверстников. К тому же полагаю, что это имя будет провоцировать их на всякие недружественные действия. Посудите сами, мало того, что я сам деревянный, так ещё и имя у меня про пинки.
— Ничего, ничего, злее будешь. Жизнь, Пиноккио, тяжёлая штука. И если ты с детства не научишься бить морды и раздавать подзатыльники, то тебя просто заклюют. Запомни это. А то, что имя про пинки — это хорошо. Это ведь не значит, что пинки будут давать тебе. Может, это ты будешь пинаться налево и направо, тем более что ноги у тебя деревянные.
В общем, Карло был доволен, что завёл ребёнка. «Будет ходить со мной по городу с шарманкой, будет петь и плясать, подавать будут больше. Вон он у меня какой красавчик», — думал Джеппетто, но сын прервал поток его приятных мыслей.
— Папа Карло, простите мою дерзость, но мне почему-то кажется, что мне хочется кушать.
— Кушать? Поглядите на него, ещё нигде и ничего, а уже «кушать», — разозлился отец. — Ты мне эти замашки бросай, «кушать», видите ли, ему хочется. Я тебе не граф какой-нибудь. А ну-ка бери веник, вон стоит, и быстро чтоб подмёл каморку. И сходи за водой.
— Хорошо, папа, — сказал Пиноккио.
— А если уж совсем жрать будет хотеться — попей водички.
— Хорошо, папа.
— А я пойду, может, где сворую пожрать.
— Папа, а разве можно воровать? — изумился сын.
— Эх, ты, дурак деревянный, конечно можно. Можно делать всё, если тебе за это ничего не будет. Запомни это.
— Хорошо, папа.
— Ладно, подметай, — произнёс отец и вышел.
А мальчик остался один. Он был очень хороший ребёнок. И как всякий хороший ребёнок, Пиноккио начал подметать каморку со всей тщательностью, на которую был способен и насколько ему позволяли остатки веника. А когда он засунул эти остатки под комод, который почти развалился, оттуда послышалось:
— Поаккуратнее, пожалуйста.
— Эй, кто там? — спросил Пиноккио, заглядывая в тёмную щель.
— Это я, Говорящий Сверчок.
— А что вы там делаете, синьор Говорящий Сверчок?
— Что, что, живу я здесь, вот что. А ты тут своим дурацким веником размахиваешь, пылищу поднял, — было видно по тому, что сверчок тот ещё брюзга.
— Извините меня, пожалуйста, синьор Говорящий Сверчок, но мой папа сказал, чтобы я подмёл пол, — начал оправдываться Пиноккио.
— А ты побольше слушай этого алкоголика, может, он тебе скажет в прорубь головой. Нырнёшь, что ли?
— Синьор Говорящий Сверчок, — произнёс мальчик серьёзно, — прекратите обзывать моего доброго папу Карло. А иначе…
— Ну а что иначе?
— Иначе я не буду с вами общаться. Вот!
— Ах, ах! Какое горе! Как я напуган и расстроен. Сын алкоголика, дебил с дурацким именем Пиноккио, не будет со мной общаться. Как я это переживу?
— А вот и не буду общаться, — твёрдо заявил мальчик, — и назло вам сейчас опять начну мести. И всю пыль загоню к вам под комод.
— Ну ладно, ладно, — примирительно произнёс синьор Говорящий Сверчок, — какой ты, однако, принципиальный.
— Будьте так любезны впредь, синьор Говорящий Сверчок, не обзывать моего папу обидными словами.
— А что ты за него так заступаешься? — спросило насекомое, — он вот как с тобой обходится. Ты только на свет появился, а он уже тебя отлупил. Имя, опять же, дал какое-то дурацкое, а пожрать не дал. А ты за него горой.
— Извините, что я вам это говорю, — твёрдо произнёс Пиноккио, — но мне кажется, что наши отношения с отцом никого, кроме нас, не касаются. И с вашей стороны очень неприлично подслушивать.
— А что мне ещё делать? — взвизгнул от возмущения Говорящий Сверчок. — Тут с самого утра творится какой-то бардак, невольным слушателем которого я являюсь. Сначала скандал с девкой, потом воспитательный процесс с тобой, а я всё это выслушиваю. Что же мне, по-твоему, уши затыкать? Так мне их придётся заткнуть на всю оставшуюся жизнь.
— Хорошо, я не могу обвинить вас в том, что вы подслушиваете нарочно, поэтому оставим этот разговор.
— Оставим, — согласился Говорящий Сверчок.
Пиноккио некоторое время молчал, размышляя о чём-то своём, а затем попросил:
— А не затруднит ли вас, синьор Говорящий Сверчок, вылезти из-под комода?
— Зачем это? — подозрительно поинтересовалось насекомое.
— Мне было бы очень любопытно на вас взглянуть.
— А веником драться не будешь?
— К чему же мне бить вас веником? Я надеюсь, что мы будем добрыми соседями.
— Ладно, — донеслось из-под комода, и из темноты вылезло насекомое.
— О, Господи, — Пиноккио даже отшатнулся, увидев его.
— Что такое? — поинтересовался Говорящий Сверчок.
— Ну какой-то вы… — мальчик не подобрал нужного слова.
— Какой? Какой я? — насекомому было явно не безразлично мнение мальчика по поводу своей внешности.
— Какой-то вы непрезентабельный, — пытаясь смягчить ситуацию, произнёс Пиноккио.
— На себя посмотри, — обиделся Говорящий Сверчок и залез под комод обратно, — чучело деревянное, а туда же, рассуждает ещё…
— Не обижайтесь, я…
— Молчи, деревяшка, тоже мне, верх эстетического наслаждения. «Непрезентабельный», видите ли. Умник выискался.
— Я не хотел вас
