меня сестру.
Тут не уже стало не до съёмки. Я уже достаточно сняла, чтобы воспользоваться этим материалом в суде.
Я поймала Катю, которая вцепилась в мою одежду мёртвой хваткой, и сразу спрятала за себя. снова направила на маму телефон, где пока не прекратила съёмку, и, теперь уже демонстративно стала её снимать.
— Всё, что ты только сделала, я сняла. Запись пойдёт основным доказательством в суд. Катю я забираю.
— Да пошли вы обе! — выплюнула мать. — Лучше бы я вас в детстве придушила! Особенно эту мелкую суку! — указала она на Катю.
Откуда столько ненависти к маленькому человеку?
Я остановила съёмку, убрала телефон в задний карман джинсов и поймала за халат маму, когда она снова потянулась к Кате.
Не испытывая ни капли жалости, я вышвырнула мать из комнаты и закрыла дверь. Присела перед Катей, погладила её по волосам, убрав их от маленького заплаканного личика и сказал одеваться и собирать вещи и учебники.
Утерев сопли тыльной стороной ладони, Катя быстро пришла в себя.
Пока мать била на кухне посуду я кричала о том, как её всё достало, мы с Катей собирали её тетради и учебники в портфель. Я нашла пакеты и собрала в них Катины вещи, обувь… Всё, что попалось под руку и влезло.
Катя всхлипывала, вздрагивала каждый раз, когда на кухне что-то с грохотом разлеталось об пол, но действовала так же быстро и отточено, как я.
— Не плачь, моя хорошая. Не плачь, — успокаивала я её между делом, стараясь приобнять или поцеловать в макушку каждую секунду. — Ты переезжаешь ко мне. Всё хорошо. Всё закончилось.
Мы покинули квартиру. Я не стала звонить Косте. Написала ему смс о том, что мы с Катей у меня. Он ответил, что скоро приедет и поинтересовался, как всё прошло.
«Расскажу вечером», — пообещала я в смс.
Весь день ушёл на то, чтобы отвлечь Катю от утренней сцены.
Я познакомила сестру и Костю. Оба они вели себя достаточно скромно и сдержанно. Мне нравилось наблюдать за тем, как они коммуницируют, как Костя пытается аккуратно шутить, а Катя постепенно к нему располагается.
Вечером, когда Катя уснула, выбрав диван с кучей подушек, на котором она отлично поместилась, я показала Косте видео. Чем дальше он смотрел, тем суровее становилось выражение его лица.
— Ну, тут только лишение родительских прав, — заключил он, отдав мне телефон.
— А если не получится?
— А ты думаешь, она будет оказывать сопротивление? — Костя многозначительно кивнул на телефон в моей руке.
— Если только назло.
— На твоей стороне правда и факты. А на её?
— Наверное, — выдохнула я устало. Вышла из стола и подошла к Косте. Забралась к нему на колени и уткнулась носом в шею, прикрыв глаза. Он обнял меня и прижался щекой ко лбу. — А у тебя как всё прошло? Малой не спалил квартиру?
— Почти, — тяжело вздохнул Костя. — Расплавил ручки всех сковородок, что были в духовке.
— Как так? — вскинула я голову и заглянула в глаза цвета спокойного океана.
— Хотел сварить пельмени.
— В духовке?
— Не знаю, — усмехнулся Костя. — Поставил на плиту кастрюлю с водой, а вместо конфорки включил духовку. Сам ушёл в комнату чиллиться и ждать, когда закипит вода. Вода не закипела, зато по всей квартире теперь воняет паленым пластиком.
— И как? — хохотнула я. — Сильно он получил от тебя?
— На маты я был щедр, как никогда, — улыбнулся Костя и беззлобно добавил. — Балбес он. Что с него взять?
Лишать маму родительских прав на Катю оказалось не так уж сложно. Она сама была рада отказаться от них, игнорируя повестки в суд и отказываясь общаться с органами опеки. Куда интереснее ей было бухать в компании сомнительного мужика, нежели хотя бы сделать вид, что ей дорога дочь.
Самым болезненным во всём этом процессе был факт того, что сразу после моего обращения в органы опеки Катю забрали сначала в больницу, а затем определили в приют.
Я думала, что умру. Она так кричала, умоляя не отдавать её никому…
С трудом, но тогда у меня получилось убедить её в том, что это всего лишь формальность, небольшая необходимая процедура, которая скоро закончиться, и мы снова будем вместе.
Больше двух месяцев мать и отчима лишали родительских прав. Больше двух месяцев я каждый день навещала Катю. К счастью, мне разрешили не просто топтаться в предбаннике учреждения, а обойти его полностью. Сестрёнка устраивала мне экскурсии, показывая, где находится комната девочек, в которой она тоже живёт. Комнату отдыха, игровую, компьютерный зал и даже тренажерный. Показывала новые вещи, подаренные спонсорами приюта и даже кухню, где девочки постарше помогали работникам готовить.
И каждое посещение приюта — это маленькое убийство меня.
Во-первых, очень тяжело, уходя, сдержать слёзы и не забрать Катю с собой. Во-вторых, я приходила к Кате, но каждый раз на нашу встречи приходили и другие дети, содержащиеся в приюте. В основном, они были младше Кати и скромно держались в стороне, надеясь, что немного моего внимания перепадёт и им. Я узнала имя каждого. И хоть со временем они стали смелее, подходя ближе, чтобы поздороваться со мной рукопожатием. Каждый из них понимал, что я пришла к Кате, но радовались так, будто и к ним тоже. И, обнимая напоследок сестру, мне хотелось обнять каждого ребенка, смотрящего на меня глазами, полными надежды на то, что однажды и к ним придёт кто-то, кого они очень ждут.
Мама…
Ведь каким бы чудовищем она ни была по общечеловеческим принципам, для них, для этих крошек, мама всё равно остаётся самым родным на свете человеком.
***
Костя видел меня в разных эмоциональных состояниях за эти два месяца: от абсолютной веры в то, что у меня всё получится, до совершенно сломленного состояния, когда что-то в процессе пошло не так, и я решила, что я проиграла.
В вечер, когда я почувствовала себя сломленной и убитой, я забралась в душ, пытаясь успокоиться под потоками воды. День с утра вышел паршивым, а когда я узнала, что отчим пытается обелить себя путём очернения меня, то день стал ещё хуже. А в конце, будто специально, в приюте, где содержится Катя, один из специалистов, словно между делом, сказал мне, что какая-то семья заинтересовалась ею и готова взять в семью, если у меня что-то не выйдет с установлением опеки.
Сказал он это из лучших побуждений, очевидно, для того, чтобы я не волновалась о том, что Катя попадёт к
