Я припомнила, что слова Склифосовского, что если мне не удастся остановить Алдуина, то базу взорвут и все, кто есть в ней погибнут. Ну… Это не так уж и страшно — я улыбнулась. Возможно, пришел их час? И им пора в новую жизнь?
Я обратилась к миру Скайрима. Мое тело лежало на земле и казалось изломанным, а голова покоилась на руках у Бишопа. Душа рейнджера измученная страхами, уставшая, недолюбленная, изломанная и смятая как старый лист бумаги сейчас страдала, и Бишоп выл. Почти по волчьи, подняв лицо к небу. Ох, Биш… Да не убивайся ты так… Мне тут хорошо, в общем-то, да и ты, когда будешь свободен, тоже обретешь покой.
— Увы, его душа еще не скоро окажется здесь… — отозвался Консьерж.
— Что ты имеешь ввиду?
— Он заключил сделку с духом. И когда придет его время, ему не дадут выбора как тебе — он переродится в мире того духа и будет служить ему долго…
— Насколько «долго»? Время-то относительно.
— До тех пор, пока будет существовать тот мир и сам дух… К тому времени его душа будет искалечена, обезображена и ему придется заново начинать цикл перерождений…
Я впервые за все время пребывания здесь поежилась. Заново проживать все жизни, которые ему были отмерены — это ж сколько усилий будет зря потрачено.
— Как зовут духа?
— В том мире его зовут Хермеус Мора.
Я понимающе кивнула. Вспомнила, что знала это имя, догадывалась про сделку Бишопа, и даже собиралась как-то помочь ему. Странно, как все легко забывается и становится неважным, когда ты оказываешься здесь.
— Надеюсь, Бишоп сумеет выкрутиться.
— Ты умерла. Он не смог защитить тебя, и теперь его часть сделки не выполнена, — через какое-то время отозвался Консьерж.
— Выходит, Хермеус скоро заберет его… Тогда понятно почему он так убивается: оплакивает собственную свободу.
— Он делал все, чтобы спасти тебя. Что для тебя важнее: мотивы или сами поступки?
Хороший вопрос… Я смотрела на убитого горем мужчину. Возможно, он жалел себя и собственную судьбу, возможно горевал из-за моей гибели, мне было жаль его, ведь ему еще долго не обрести покоя, но видит Бог, душа Бишопа в нем нуждалась. Но и моя тоже… Мне хорошо здесь… Здесь я счастлива…
— Что если… Что если я захочу, я смогу вернуться обратно в Скайрим?
— Какого пола ты хочешь быть на этот раз?
— Нет-нет, я имею ввиду в свое тело.
— Но оно уже умерло. Души не возвращаются в мертвые тела, а те, кто рискнет — будут гнить вместе с телом и все равно расстанутся с ним рано или поздно…
— Выходит, если я рискну, то потеряю часть себя, и мне придется снова жить несколько жизней, чтобы восстановить потерянное. А если я пойду дальше, то Бишоп обречен на долгое рабство.
— Да. Но ты за него не в ответе. Выбрав мир и переродившись, ты забудешь про него, и пойдешь дальше, а там, кто знает… Может, ты завершишь свой цикл…
Я смотрела оба мира, из которых ушла так недавно. Или давно? Время здесь стирается. Смотрела на Бишопа и его искалеченную душу, на битву, что бушевала вокруг и все-те души, которые, как и я, уходили каждый в свой «подъезд». Консьерж прав. Я за его душу не в ответе. У меня свой путь. У каждого свой путь. И у всех тех душ, которые погибнут в тот миг.
Я вдруг рассмеялась:
— А все-таки я молодец! Как все великие волшебники — Дамблдор, например, или Гэндальф — заварила кашу, оставила всем указания, состряпала планы и умерла.
— Но они сделали разный выбор: Дамблдор пошел дальше, а Гэндальф вернулся… — с легкой улыбкой говорил Консьерж — я знала, что он в этот момент улыбается, ощущала. — Так кем ты хочешь быть? Гэндальфом или Дамблдором?
Я помедлила, взвешивая все за и против, но решение родилось само…
***
— Натан Семенович, — медсестра бросила испуганный взгляд на окно в рубке, где сверху вниз на все взирал генерал, — надо объявить время смерти… Господи помилуй, что же с нами теперь будет…
Она жалобно всхлипнула, и доктор Склифосовский устало привалился к каталке, отложив в сторону бесполезный дефибриллятор. Он так устал. Смертельно устал… Смертельно… Натан Семенович посмотрел в последний раз на лицо своей пациентки и закрыл его белым полотном, словно вывесил белый флаг — пришла пора сдаваться.
Он непроизвольно взглянул на смотровое окно и разглядел в нем стремительно бледнеющее лицо генерала. Тот не хотел умирать, да и никто не хотел… Но таков протокол, такова их работа — стоять до конца…
— «Пик».
Показалось? Склифосовский нервно моргнул, снял очки и нервно протер стекла полами халата.
— «Пик», — весь медперсонал бросился к телу и приборам.
— Ничего не понимаю, — бормотал доктор, — может, остаточные импульсы?
— «Пик-пик», — мерно попискивал прибор.
— Нормальный синусовый ритм…
— Вернулась… ВЕРНУЛАСЬ! Но КАК?! Что с мозговыми волнами?
— Нормально Натан Семенович, — старшая медсестра, казалось пребывала в шоке, — все в пределах нормы…
— Святые нейроны, получилось?! Держись, Анюта, держись! Не подкачай! Тащ генерал, — заорал Натан Семенович, не обращая внимания на съехавшие очки, — не взрывайте! Она еще здесь! Еще есть шанс!
***
Бишоп не слышал звуков битвы, не чувствовал дрожи земли и движения воздуха. Вокруг него и тела Пит словно образовался кокон, стенки которого все утолщались и темнели. Рейнджер смутно догадался, что чернота вокруг была не естественной, живой; она следила за ним, наблюдала, словно решая забрать его или нет, словно ждала подходящего момента, чтобы выпустить наружу свои щупальца и впиться в голову рейнджера. Апокриф Хермеуса Моры начал распахивать свои врата…
— О-о… — единственный звук, который донесся до ушей Бишопа и вывел его из ступора. Рейнджер моргнул, опустил ошарашенный взгляд на лежащую на коленях голову. Пит слабо пошевелилась, облизнула высохшие губы и с трудом приоткрыла один глаз.
— Попить…
Рейнджер механически нащупал фляжку на поясе и приложил ко рту довы.
