Множество стихотворений Дианы Кан рассказывают читателю о скромных русских реках, в которых поэтесса видит приметы самых разнообразных людских характеров.
Скромница Татьянка, ворчливая, тщеславная Вазуза, суетливые и старательные Самарка и Сок, погружённая в себя, неторопливая речка Мо́ча. Мастерски развёртывая сюжет, Кан словно бы ведёт речь о дорожном попутчике, соседе, служивом человеке, о шумливой ребятне, оживляющей своими звонкими возгласами притихшую деревенскую улицу, порушенный городской двор. Она с поразительной лёгкостью поведает как будто житейскую историю, но внимательный взгляд обнаружит в одной её стихотворной строфе точные координаты времени и пространства, нравственные вехи и выбор, перед которым замирает человеческое сердце.
Бытовое незаметно раздвинет свои границы, подобно театральному занавесу, и бытие замерцает неясным светом, обнаруживая то один мистический знак, то другой. Это свойство присуще едва ли не каждому стихотворению Дианы Кан. Кажется, нет темы, которая не смогла бы развернуться в полноте и противоречиях под пером автора.
Соединяя в собственном сознании и крови характер Востока с чувствами, воспитанными православной Русью, Кан словно бы даёт современной русской литературе ключ к пониманию отдельных событий и исторических глав. Преодолевая внутренний мировоззренческий разрыв, она научилась сочетать страстность духовного подвижника с мягкостью православной мирянки, требование жертвы и самоотречения – со снисходительностью к человеческим слабостям.
Когда поэтесса говорит, что учится у русских рек двунадесяти наречиям, – это не поэтическая фраза, а настойчивое вникание в историю людей и земли: «они всегда по-разному расскажут о Руси». Тут необходимо терпение и спокойное желание понять коллизии прошлого и настоящего. И Кан обращается к образу Волги.
Плывущая вдаль по просторам, как пава,
и речь заводящая издалека,
собой не тончава, зато величава
кормилица русская Волга-река.
По чуду рождения ты – тверитянка.
Слегка по-казански скуласта лицом.
С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,
помолвлена злат-заповедным кольцом.
Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи —
они и пыхтят, и коптят, и дымят…
Нет-нет, да порой замутится от сажи
твой, матушка, неба взыскующий взгляд.
Устанешь под вечер… Позволила б только
водицы испить с дорогого лица,
красавица-Волга, работница-Волга,
заботница-Волга, сказительница.
Широкое, просторное сказовое повествование, неспешное и негромкое. И одновременно – учительское слово воды, в коем таится что-то надчеловеческое. Как и в других стихах Дианы Кан, река – нить, связывающая воедино разные племена и народы.
И потому говор волжского течения – как праречь, интуитивно уловимая разноязыкими людьми.
Покуда студёной водицы вкушаю,
мне шепчут о чём-то своём камыши,
лениво закат за рекой догорает,
и перья хребтовые кажут ерши.
Реалистический эпизод, рисующий героиню на берегу Волги, на редкость точен в деталях, свобода передвижения взгляда рассказчика очень естественна: в четырёх строках передана картина земли – неба – воды – человека. Большое требует соразмерности и от всего, что находится рядом с ним. Земной простор – неохватен, небо – бездонно, река – космична и напоминает Млечный Путь.
Так и певцу, который дерзнул вести беседу с Волгой, должен быть присущ огромный метафизический рост. В противном случае невозможно передать то уважение – почти семейное, по интонации идущее со стародавних лет, которое звучит в словах Дианы Кан, обращённых к Волге: «матушка». Также и дочернее стремление рассказать ей о самом потаённом («когда печаль-тоска сжигает душу, // и Волга-мать за далью не видна, // часами на Татьянку и Криушу // любуюсь из высокого окна»). Порой река предстаёт в образе старшей сестры или даже подруги.
Любой тебя люблю я, Волга!
Не налюбуюсь никогда!
И ту, что жалила мне ноги.
И ту, что ластилась к ногам.
И ту, что взглядом недотроги
не допускала к берегам.
Отринь меня, я не заплачу,
моя строптивая родня!..
Твоя кровинушка казачья
течёт по жилам у меня.
Кажется, что такое разночтение образов Волги идёт от настроения поэтессы, от конкретных жизненных и художественных обстоятельств. На самом деле перед нами – свидетельство родства, когда мать оказывается и подругой, и старшей сестрой, и даже ровней собственной дочери, любовно даря ей кровную короткость отношений в одном случае и показывая родовую дистанцию – в другом.
Называя речки-воложки своими сестрицами, лирическая героиня вместе с ними сливается в объятиях «с Волгой – матушкой родной». Интонация стиха и образное имя реки, по видимости обращённые к разным ипостасям, могут непротиворечиво соседствовать в лирическом сюжете (строй речи – мать; поворот рассказа – подружка).
Вовек не знающая равных,
могучая свободная река.
Всё ей к лицу – надменная державность
и нежность беззащитного щенка.
Здесь ветерка сквозное дуновенье
хранит пьянящий аромат ухи.
Здесь так легко в приливе вдохновенья
стихия превращается в стихи.
Здесь хорошо, проснувшись спозаранку,
босой к подружке-Волге прибежать —
всё то, что не пристало горожанке,
волжанке непоседливой подстать.
…И знать, что ни в одном из всех течений
мне Волга – исповедница моя —
не станет изрекать нравоучений,
приняв меня такой, какая я!
Диана Кан попала на берега Волги из Оренбуржья. В стихотворениях о Самаре-мачехе она не раз упоминала о чёрствости этого города – примерно так, как принято говорить о Москве, бьющей приезжего с носка и не верящей слезам.
Подлинный поэт всегда и везде одинок, нищ и горд. На Востоке хан может умертвить певца, здесь же толпа – множественный образ хама – в состоянии перекричать песню и затоптать её автора тысячью снующих ног.
Волга примиряет героиню с Самарой, умиротворяет душу и неожиданно дарит ей связь с землёй, которая её не желала и гнала.
Эх, дородна матушка-Самара!
Здесь в чести купеческий уют.
Матушке-Самаре я не пара.
Нищим здесь, увы, не подают.
Для меня ты и такая – праздник!
За тебя хоть в омут, хоть в огонь.
Серебрит мороз – седой проказник —
мне мою разверстую ладонь.
…Не вступлю с тобою в поединок…
Господи, тебя благослови!
Служат мне подошвами ботинок
мостовые стёртые твои.
Внимательный взгляд героини видит и другую картину, которую раньше она восприняла бы, по меньшей мере, с сарказмом:
«…спесивая речка Москва – // столичная штучка, зазнайка – // напиться из Волги пришла». Словно радушная хозяйка, великая река принимает и привечает жеманную гостью: «Пей, милая!
Ты не в обузу». И напутствует её, призывая отринуть «зачумлённые стоки» и двинуться «России навстречь, // чрез волжские реки-притоки // вкушая соборную речь».
Волга мудра и терпелива, желание воспользоваться её прозрачностью, мощью и силой она одобряет как бессознательное стремление Москвы-реки к очищению. Собирание России – вот скрытый смысл этой поэтической истории. И тут вовсе не призывный жест, а по-матерински гостеприимное объятие. Ничего подобного в современной русской поэзии, испорченной однолинейным, конфликтным мышлением, мы не найдём.
Диану Кан по праву можно назвать поэтическим голосом Волги, которая является для неё источником вдохновения и примером присутствия в мире. В образе главной русской реки поэтесса видит отражение «реки словесной», стремящейся стать полноводной, большой и сильной…
Как Волга, что «призвала с небес на Русь весну».
8. Русь
Русская традиция с древних лет была одухотворена неосязаемым присутствием Христа в обыденном человеческом распорядке, в семейном, домашнем укладе и через Богородицу – в фигуре матери.
Этот образ в поэзии Дианы Кан зримо привязан к Волге – матери русских рек. Однако речь поэтессы, обращённая к современникам, старым и молодым, содержит множество оттенков, которые подчёркивают сострадательное и одновременно требовательное материнское начало её лирики. Не показываясь портретно, в привычном облике зрелой женщины или согбенной старушки, голос
Кан исходит словно бы от невидимой женской ипостаси – матедалёкие и близкие, живые и отошедшие в мир иной. Даже бесприютный ветер похож на сироту, которому не хватает теплоты и ласки:
Много ль, право, надобно ему?
Приголубь да обогрей дыханьем.
Да засунь в пустую котому.
Да утешь, как дитятко, сказаньем.
Ибо в мире всё растёт во сне…
Спи, родимый, чутким сном объятый!
Вырастешь и на большой войне
будешь своей родине солдатом.
Так повелось в многострадальной и долгой русской истории, что мальчики становились защитниками родины, а девочки держали дом на своих тоненьких плечах, растили ребятню и сохраняли землю-кормилицу в достоинстве и красоте. Этим мальчикам и девочкам, которых стоит воспринимать как неугасимую надежду на торжество русской Правды, посвящены проникновенные строки поэтессы.
