решил двигаться по собственным следам. В этом лесу пространство вело себя странно. Вдруг, стоит мне отдалиться от прежней тропы, и все опять изменится?
Поднявшись, я увидел, что отрубленная мною голова многоножки не просто ударилась о «яйцо», а прилипла отрубленной частью к его «скорлупе». Пасть у головы открылась и зубов в ней виднелся явный переизбыток, треугольных и росших в несколько рядов. Акульих — подсказала память.
Не удержавшись, я провел лезвием топора по их переднему ряду. Звук получился бодрым, ритмичным, почти музыкальным, разве что слишком громким для тихого леса. Нет, не стоит тут шуметь. Лес мог подкинуть такой сюрприз, с которым я не справлюсь.
Опустив руку с топором, я шагнул дальше, и тут «яйцо» треснуло.
Сперва одна широкая трещина прошла по всей его длине. Следом добавилось еще две.
Бежать? Или зарубить «птенца», пока он не пришел в себя и не напал первым?
Я сделал шаг назад и встал так, чтобы удобнее было нанести удар.
Вот упал верхний кусок «скорлупы», вот откололся боковой, а вот разом, как лепестки цветка, отвалились аж четыре мощные пластины.
Внизу, внутри того, что еще оставалось от «яйца», лежал человек.
Я несколько раз моргнул, но человек не исчез. А это был именно человек, судя по всему — взрослый мужчина. Он лежал, свернувшись клубком, прижав лоб к коленям и обхватив их руками. Словно спал.
На человеке была странная одежда. Хотя может и не странная, тут я точно сказать не мог, но она не походила на одежду тех людей, которых мне довелось видеть в деревне. Вместо свободной рубашки, свободных штанов и короткого камзола на человеке было длинное, почти во весь его рост, одеяние из необычного материала. В свете луны этот материал выглядел струящимся, будто вода, а еще казался очень красивым и очень дорогим.
Шелк, — подсказала память. — Так струится только шелк.
Я уставился на человека, думая, что делать. Хотя этот человек вылупился из «яйца» посреди ночи в заколдованном лесу, рубить его просто так казалось неправильным.
В конце концов, мало ли по какой причине человеку потребовалось лечь отдохнуть внутри огромной белой сферы? Может быть, это вообще было в норме вещей среди… ну, среди представителей какого-нибудь народа или ремесла? Вот он ложится, значит, в «яйцо», а выбирает проклятый лес и внутренности пригорка в этом лесу чтобы никто его не потревожил. А то, может, замучили его делами, заботами. А так — благодать, спи себе и спи сколько хочется…
Или же существо в «яйце» человеком вовсе не было. А было очередной нежитью проклятого леса.
Я поднял топор, примериваясь для удара. Сперва следовало отрубить голову, потом руки, а потом, на всякий случай, еще рубануть пополам.
Но, постояв несколько секунд с поднятым топором, я вновь его опустил. Нет. А вдруг действительно человек?
Лучше дождаться, пока человек — или не-человек — как-то себя проявит, а потом уже отрубать ему части тела. Тогда меня не будет мучить противное ощущение неправильности, которое появилось, едва я подумал о том, что придется зарубить спящего.
Я стоял над человеком, минуты тянулись, ничего не происходило, и мне надоело. Вытянув топор, я аккуратно, обухом, толкнул человека в плечо. Потом еще раз. После третьего раза человек шевельнулся, повернулся на спину и заморгал, хотя выражение его лица осталось безмятежным. Глаза у него — насколько я мог разглядеть — оказались вполне человеческие, довольно светлые, может серые, может зеленые или голубые, с круглым черным зрачком и нормальным белком вокруг радужной оболочки.
Моргая, человек уставился куда-то наверх, кажется, на луну, как раз стоявшую в зените, потом медленно перевел взгляд на меня. И тут безмятежность с его лица исчезла, сменившись недоверчивым изумлением, а потом и гневом.
Человек сел и развернулся ко мне.
— Почему ты не приветствуешь меня, как положено? — спросил он резко. Его речь оказалась понятна, но звуки в некоторых словах отличались от той речи, которую я слышал в деревне. Человек сильнее тянул слова, его «р» звучала глуше и менее раскатисто, а некоторые звуки в словах он будто проглатывал.
— Я должен тебя приветствовать? — удивился я. — Почему?
— Потому что я твой господин, придурок! — рявкнул человек. — Не смей обращаться ко мне будто к одному из простолюдинов.
Свободной рукой я растерянно взлохматил себе волосы. То есть какой-то непонятный парень, вылупившийся из еще более непонятного «яйца», вдруг решил, что он мой «господин»? Я никому не служил и служить не планировал, по крайней мере, в ближайшее время.
С другой стороны, может, это был некий местный обычай, или, того хуже, местное проклятие? Например, такое: «Кто найдет гигантское яйцо с человеком внутри, будет обречен служить этому человеку до самой смерти»?
— С какой это стати ты мой господин? — спросил я и чуть крепче сжал рукоять топора. Если проклятие действительно есть, то, может, отрубленная голова чужака его обезвредит?
Человек уставился на меня так, будто я только что отрастил хвост, а потом с некоторым трудом поднялся на ноги. Роста мы оказались почти одинакового, я был разве что на пару пальцев выше.
— Я — Кастиан Аэстус, старший сын и наследник Тидиана Аэстуса, правителя Келсийской Империи, — произнес человек тем особенным тоном, который используют, когда абсолютно уверены, что последнее слово останется за ними.
— Ну… рад за тебя, — пробормотал я, пытаясь вспомнить названия стран, которые видел на карте покойного мастера Стерии. Нет, никакой Келсийской Империи там точно не было.
— Ты… ты не понял, что я сказал? — Кастиан явно пытался скрыть эмоции, но по тону чувствовалось, что он уже не настолько рассержен, насколько растерян.
— Понял, — я кивнул. — Только я никогда не слышал о Кэлсийской Империи. — И добавил, на мгновение почувствовав себя виноватым из-за ошеломленного выражения, появившегося на его лице. — Извини.
Ошеломление с лица Кастиана сползло, сменившись яростью.
— Не знаю, кто тебя нанял и как убедил устроить этот фарс, но будь уверен, ты об этом еще пожалеешь!
Я вздохнул. О чем я жалел, так это о том, что неприятное чувство внутри не позволило мне отрубить голову этому человеку, пока он еще спал. Слишком уж сильно своим поведением Кастиан напомнил мне Виньяна.
— Ладно, — я махнул в воздухе рукой с топором. — Я пойду, в общем. А ты других
