глядел в глаза священнику. — Ты в этой войне за кого? За людей или за людоедов?
— Я за людей, — быстро заговорил отец виталлий. — Все люди — дети божьи, и она, — он указал на Франческу, — тоже, просто она…
— Не все люди дети божьи, — перебил его солдат, — я тут у вас повидал сатанинских выродков, и она служила им. И вот ты стоишь здесь, в сутане, и пытаешься спасти эту бешеную собаку от справедливого возмездия.
— Господь наш есть милосердие, — воскликнул поп. — Не забывайте об этом, да и не прячу я её от возмездия. Я прошу лишь снисхождения и справедливости для неё! Суда, справедливого суда.
— Сынок барона и его дружок жрали людей, — говорил солдат, — они особо не милосердствовали, и суд им был не нужен, выпивали детей досуха, сходи на старое кладбище, они там, в воде плавают, разлагаются чёрные. Нет у тебя желания рассказать им про милосердие, поп?
— Но мы же не они, мы не должны быть такими.
— Заткнись ты, — зарычал солдат сквозь зубы, наливаясь холодной яростью. Говорил он тихо, но попу всё равно стало страшно. — Заткнись лучше, вы и они одно целое. Они жрут — вы их защищаете, казуисты, мастера болтовни, адвокаты дьявола, готовые заболтать любое возмездие и объяснить любое скотство, всё вывернуть наоборот, всё запутать. — Он вдруг схватил священника за шею, сжал ее так, что тот стоял, кривился от боли, и заговорил ему прямо в ухо. — Ты будешь её причащать, или мне сжечь её без причастия?
— Я буду, — выдавил поп, — но я…
— Заткнись, ни одного слова больше иначе… — Волков поднёс к носу отца Виталия кулак. — Пошёл вон!
Два мужика быстро вкопали в центр площади жердину, вокруг неё сложили хворост грудой. Народ, как спектакль наблюдавший общение коннетабля и местного попа, теперь ждал казни, люди всё прибывали. Но Волков не начинал её, во-первых ждал, пока поп устанет убеждать Франческу принять причастие и покоиться, а во-вторых, он всё-таки хотел дождаться барона. Так было бы правильно. И тут до людей дошёл слух, что коннетабль уезжает, что Ёган собрал все вещи в телегу и вывел всех коней господина со двора замка.
Пошли разговоры:
— Господин, вы, что ж, уезжаете? — Крикнула бойкая селянка. — Не приглянулось вам у нас?
— Эх, какой добрый коннетабль был, — крикнул один мужик стоявший недалеко.
Солдат влез на коня, нужно было сказать пару слов:
— Добрые люди Рютте и пришлые, ваш барон пригласил меня для работы, я её исполнил. Надеюсь, что вы все довольны моей работой. Думаю, что теперь вас обворовывать не будут, и ваши дети будут спокойно ходить по дорогам, и никто на них не нападёт. Я бы рад был остаться, — врал солдат, — но хочу повидать свою мать, которую не видал почти двадцать лет. Думаю, что теперь у вас всё будет хорошо.
Некоторые бабы зарыдали, мужики стояли хмурые, разочарованные.
— А может, мамку-то повидаете, да вернётесь? — Крикнул кто-то.
— Может, и вправду, вернётесь? — Поддержал ещё кто-то.
Солдат лишь усмехнулся в ответ, его просто потрясывало от нетерпения и желания, наконец, отсюда убраться. Он подъехал к сержанту и сказал, указывая на попа и Франческу:
— Заканчивай этот балаган, тащи её на кучу.
Сержант молча кивнул, и тут же стражники подошли к женщине, и, несмотря на протесты священника, поволокли её к куче хвороста, она почти не сопротивлялась. Её поставили спиной к жерди, завели ей за жердь руки и там накрепко связали, да ещё и обмотали её. И живот, и грудь, и ноги. Стояла она на куче хвороста, пошевелиться, не могла, лишь головой мотала. Поп стоял рядом, продолжая с ней говорить. Но казалось, что она его почти не слушает. Женщина опустила голову, и волосы полностью закрывали ей лицо. И тут священник вдруг покинул её и бодро двинулся с площади, Волков глянул, куда он направился и увидал барона и двух стражников с ним, они через толпу двигались на площадь. Поп тут же стал что-то говорить барону, тот слушал его молча не слезая с коня, хмурился, весь его вид говорил о том, что он чем то недоволен. Солдат направил к нему коня:
— Добрый день, господин барон, вы из монастыря? Наедаюсь, что с молодым бароном и баронессой всё в порядке?
— Какого дьявола вы здесь устроили? — Вместо ответа произнёс барон. Он был пьян.
— Сержант поймал Франческу, это она напала на вашу жену и убила вашего слугу, я ждал вас, чтобы вы одобрили казнь этой твари.
— А я не одобряю вашу затею, — заявил барон, глаза его были мутны, смотрел он на солдата с неприязнью. — Отвязать!
— Господин барон… — солдат был изумлён, он даже не знал, что говорить дальше.
— Отвязать, я сказал, — продолжил барон.
— Она убийца, она напала на вашу жену и сына. Неужто вы её отпустите? — Удивлялся солдат, но он начинал понимать, что доводы его бессильны.
— Вам-то что за беда? Это мои жена и сын, и убила она моего холопа.
— А вот деньги она похитила мои, — Волков сказал это, не подумав, — вы их мне обещали, за мою работу.
— Не заслуживаете вы этих денег, — зло произнёс барон, — раз довели до того, что на мою жену и на моего сына, — Карл фон Рютте поднял палец, для придания веса словам, — на моего сына в моём доме нападают и ранят!
Волков опять растерялся, даже опешил от таких слов. А барон не унимался, продолжал говорить, пьяно растягивая слова:
— Это даже не вы её поймали, а мой сержант! Сержант! Мой! А не вы! Не вы! И хочу заметить, пока вас тут не было, никогда, вы слышите, никогда, ни на меня, ни на моих близких никто в моём доме не нападал! Ни разу.
Внутри солдата всё просто клокотало, его чуть не трясло от такой несправедливости, он смотрел на своего нанимателя и едва понимал, что тот говорит. Слова приходили словно издалека. Словно через шлем и подшлемник.
— Господин коннетабль, — вдруг заговорил священник, который стоял между ними, — барон просто хочет, чтобы вы отвели эту несчастную в подвал, а завтра препроводили её к ландфогту.
— Что? — Сквозь зубы переспросил его Волков.
— Я говорю, что необходимо отвязать эту несчастную…
— Никого никуда я препровождать не буду, я больше не служу вашему барону, это моё последнее дело, — говорил солдат не столько ему, сколько самому барону.
— Вот и прекрасно, — сказал барон, — всё равно от вас никакого проку.
— Никакого проку? Ах вот как! Наверное, и на награду я рассчитывать не могу?
— На какую
