опять попытался, что-то ему сказать, но он отпихнул его и заговорил с Франческой:
— Тут наш поп просит за тебя, может, ты хочешь, что-то сказать, покаяться перед людьми, просить прощения или пощады. Если хочешь — говори.
Франческа подняла голову. Все на площади затихли, стояли, прислушивались.
А она ещё раз обвела всех взглядом и заорала:
— Будьте вы все прокляты, прокляты! А особенно ты, — тут она даже плюнула в сторону солдата.
— Господи, несчастная, уймись, — умолял её поп.
Но она не унималась, продолжала орать:
— Проклинаю тебя, всё из-за тебя, сын портовой шлюхи…
Дальше солдат слушать не стал, а ткнул ей факелом в лицо как следует она и замолчал на полуслове.
— Жгите её, господин, — кричали люди, — в пекло её. Пусть летит к своему сатане!
— А я ведь тебе предлагал жизнь, — сказал солдат. — Ну, что ж, сама выбрала — гори, тварь.
Хворост занялся сразу, видно, был полит чем то, полетел дым тонкими струйками, побежали по вязанкам быстрые рыжие языки.
— Господи, Господи, — причитал отец Виталлий, — прости их, не ведают, что творят.
— Будь ты проклят, — ревела женщина, пытаясь вырваться из пут, что притягивали её к столбу. — Будь ты проклят.
— Хватит, — сказал солдат, — никого ты не проклянёшь, проклятые проклясть не могут.
А по подолу платья Франчески уже струились белые дымки, а пламя уже забралось на верхние вязанки хвороста.
— Ладно, — вдруг закричала женщина, — ладно, я скажу тебе всё, скажу.
— Что ты мне скажешь?
— Денег в ларце не было.
— Врёшь!
— Клянусь, не было, не было, — тут первый язык пламени вспыхнул на её платье. — А-а-а-а… не было денег, не было. Клянусь, клянусь.
— Ну и чёрт с ним, — отвечал Волков и кинул факел в огонь.
— Я скажу тебе, где меня будет ждать госпожа… Пожалуйста, отвяжи меня… Я умоляю…
— Плевать мне на твою госпожу, не говори мне ничего, — крикнул ей солдат.
— Они с ла Реньи поехали в Ренну.
— К еретикам подались, значит.
— Отвяжи меня, ты же обещал. Отвяжи, — платье на ней вспыхнуло, а за ним вспыхнул и клок волос, что был снизу, — отвяжи, я тебе всё сказала, — орала Франческа.
— Поздно, — ответил Волков, но тут же выхватил меч и быстро и точно ударил женщину в сердце, она даже не успела и вздоха сделать, одно мгновение смотрела на него изумлённо, а потом уронила голову на грудь. Её волосы охватило огнём.
Поп упал на колени и молился, а солдат спокойно вытер меч о сапог, вложил его в ножны. Сел на коня и сказал:
— Прощайте, добрые люди Рютте.
На площади гудел огромный костёр, стоял народ вокруг, тут же молился священник, а он выехал из деревни и у замка встретил монаха Ипполита, тот сидел в телеге с его вещами, и Ёгана, тот был верхом и в поводу держал лошадей господина.
— Сыча видели? — спросил солдат.
— Они с Агнес уже побежали к мосту, там будут нас ждать.
Волков кивнул, говорить ему больше не хотелось. Так они и доехали до моста, где и нашли Сыча с девочкой. Агнес с радостью залезла в телегу, была возбуждена. Оглядывалась вокруг. Смотрела на деревню свою. Наверное, прощалась с ней. Сыч сел на коня.
— Ну, с Богом, — сказал солдат.
Он даже не повернул голову, чтобы глянуть в последний раз на Рютте, видеть он её не мог.
И тут Агнес крикнула:
— Стойте, бежит за нами кто-то. Рукой машет.
Ничего хорошего солдат не ожидал и никого не ждал, он подумал, что это не все его неприятности на сегодня и повернулся. Но когда разглядел того кто бежал за ними — обрадовался.
Это была Брунхильда. Она, выбиваясь из сил, бежала и, когда была совсем радом, перешла на шаг, а подойдя с упрёком сказала:
— И что ж со мной никто попрощаться-то не захотел?
Сказано это было с вызовом, и глядела она на Волкова.
Тот только улыбнулся в ответ и промолчал.
А Брунхильда глянула на Сыча и добавила:
— А ты, женишок, так и вовсе в любви клялся, а сам бежать…
— Так я…
— Да ладно уж, не оправдывайся, — произнесла девушка и полезла в телегу, — с вами я поеду, в город. А ну-ка подвинься, худоба, — сказала она Агнес, — ишь, за двоих сидит.
— А что тебе в деревне-то не сиделось? — спросил Ёган. — Там у тебя и деньга водилась, и работой ты себя не утруждала. Авось не руками-то работала.
Он захихикал.
— Так батька, подлец, всю деньгу забирал, что ни заработаю! То на конюшню новую, то кухню пристроить, всё дай, всё дай, талер ему дала, а через неделю ещё просит. Вот, поеду в город, думаю, может там, мужа найду. Эй, попёнок, уселась я, трогай.
Брат Ипполит щёлкнул кнутом и телега покатилась. А Волков пришпорил коня думая, что красавица Брунхильда ему точно не помешает в дороге. И солдату было всё равно, что день идёт к концу. И скоро солнце начнёт садиться, и что он не ел целый день, и что телега перегружена, и что до ночи они могут не найти жилья на постой. Всё это было ерундой, на которую можно не обращать внимания, главное — уехать из этого проклятого места, где он пару раз чуть не отдал Богу душу.
Он выжил, и это главное, хотя нога не давала ему покоя, но в компенсацию ранения он получил немало ценных вещей, коней и даже целую свиту людей, да ещё и письмо, которое он вёз важной персоне.
Волков ещё не знал наверняка, нужно ли будет ему искать расположения этой особы или просто выкинуть письмо, уж больно он не доверял, теперь всем этим сеньорам. Пока он не решил, пока он просто уезжал из Рютте и слушал, как распутная Брунхильда, поёт похабные песни, чтобы смущать молодого монаха.
Епископ молчал, что-то жевал, ковырял ложкой в тарелке, но уже без аппетита, он давно наелся и делал вид, что ест, а на самом деле обдумывал то, о чём ему рассказал солдат. А солдату больше рассказать было нечего, он хотел есть и хотел уйти, но вынужден был ждать, глядя как жирный епископ серебряной ложкой скребёт дорогую тарелку. А епископ взял в руки пустой бокал, повертел его, но вина не попросил, поставил на место. Затем посмотрел на солдата и произнёс, как бы нехотя:
— Значит, золото ты получил, а кавалером не стал?
— Именно так, монсеньор.
— Ну что ж, в моих силах это поправить, — сказал епископ, глядя на солдата и
