Знахарь. Итак, выходной. Даже погода была располагающей. Ушел на мыс напротив бухты и провалялся там часов до двух. Небо — «монгольское».
Все было хорошо, да вот только чем дольше я лежал на теплом мысу, тем меньше мне хотелось лежать. Ощущение бесполезно уходящего времени гнусным червяком копалось в душе. Прошло семь дней. До окончания конкурса оставалось совсем немного, а у нас, наверное, и половины всех дел не сделано. В общем, я понял, что отдых мне противопоказан.
Я взял консервную банку и пошел в соседнюю бухту в надежде накопать морских червей. Пора уже было ставить продольник хотя бы через бухту. Червей не обнаружил и с горя набрал крупных мидий — попробую ловить рыбу на них. Когда подошел к хате, понял, что все-таки с родным советским напарником было бы лучше. Тот хоть что-то делал бы без указаний. Все время, пока я отсутствовал, Зорикт просто провалялся на нарах. Ни воды не принес, ни в избе не подмел, ни даже дров не наколол. Чувствую, что эта полная инертность начинает меня раздражать.
Пошли собирать доски для столика. Вернувшись, стал выковыривать гвозди, Зорикт бездельничал поблизости. Набрав немного гвоздей, тщательно подобрал доски и сколотил хорошую столешницу. Дело осталось за ножками. С этим было сложнее. Избушка наша стояла на сплошном камне, поэтому в землю вбить ничего нельзя. День был на исходе, гроза гремела почти над нами, и мы ждали проливного дождя с минуты на минуту. Пора было подумать об ужине. Я решил отложить столик на завтра. Затопив печь, мы поставили грибной суп и чай из брусничника, березовых почек и ромашки.
Гроза пронеслась, слегка проморосив. Везет нам на погоду. Сытно поужинав, мы отошли ко сну.
30 июля. Вторник
Маугли. Проснулись в 9. Сходили за дровами. В 10, как всегда, вывесили жилет, в 10.30 сняли. Делать эту процедуру становится все труднее. Я слабею. Чувствую, как подгибаются ноги, да и авторучку держу уже не так уверенно. Суп из щавеля снова вызвал волну отвращения ко всему. Горло у Деда проходит. Еще ночью он поставил донку — и хвоя надежда на нее. В 16 часов сходили проверили ее. Пусто. Это был удар. Настроение просто ни к черту. Пытаюсь внушить себе, что нас снимут все же 31-го, но получается плохо. Думаю, хватит экспериментов. Восемь дней — это срок, этого мне вполне хватило, чтоб понять, что это не для меня. Решили все же дождаться третьего августа и дать ракету. Вечером нашел гриб, и мы сварили похлебку. Настроение улучшилось. Вот так-то, то мне хочется сойти, а то я уверен в себе. Тонкая вещь психология. 31-го днем решили зарубить курицу и пожарить ее, а из потрохов сделать суп. После вечернего «жилета» опять вспоминал дом...
От редакции: На этом дневник обрывается. Думается, это лучше всяких слов говорит о чувствах автора, забывшего закончить свое произведение.
Знахарь. Вот такой тривиальный конец... И горько, и обидно, и вроде бы должен был предвидеть, старый робинзоновский волк... В общем, этот день последний. Как и в прошлую робинзонаду, восемь неполных дней. Как и в прошлую робинзонаду, почти ничего не сделал. Если не считать, конечно, добротной хаты, карты и мелких запасов. Чувствую, конкурс мне не выиграть.
Утро началось как обычно. Мери склевала у меня на лбу комара, получила порцию ласковых выражений и забилась под нары. Стал замечать, что просыпаюсь с неохотой. Не хочу возвращаться из мира снов в мир робинзонады. Почему-то стал видеть много снов.
Погода исключительно «монгольская». Сходил за водой. Ополоснул лицо. Пока обсыхал, из-за мыса на горизонте вынырнул чей-то бот. По шуму мотора определил, что не наш. Так и оказалось. На боте меня заметили, помахали рукой, я ответил.
Настроение опять как два полюса магнита. С одной стороны, хочу домой. Все, на что я был способен, я доказал себе и миру еще в прошлом году. С другой стороны, раз уж взялся, раз уж снова конкурс, надо работать, бороться, выигрывать.
Проснулся Зорикт. Проводил взглядом за мыс чужой бот. Честно признался, что хотел бы уже, чтобы сняли побыстрей. Плевать ему на конкурс, на выигрыш. Домой хочет, к Байре... Какая тут, к черту, работа.
Взялся за столик. Обтесал 4 столбика под ножки. Приколотил к столешнице, соединив рейками. По-моему, получилось неплохо. Дело оставалось за лавкой и стульями. Зорикт (странно, первое проявление инициативы) стал настаивать, чтобы мы сначала составили карту, собрали ягод и грибов. Такое событие! Разве я мог отказать.
Шли медленно. Мой Пятница плелся недалече. Обошли остров часа за два. Заодно бегло обследовали литораль, обнаружив несколько поплавков, остатки рыбацкой лодки и разный другой мусор.
Когда вернулись, я сел за изготовление ящиков для хранения запасов. В это время на горизонте появился МРБ.
Чем ближе бот подходил к берегу, тем дальше от меня становилась надежда выиграть конкурс. Зорикт был вне себя от счастья...
В последний раз я обернулся к острову Угморин, к кладбищу моих надежд, и понял, что это моя последняя робинзонада.
Алексей Алексеев (Маугли), Алексей Шеметов (Знахарь) Фото Н. Кононова, С. Цветнова Публикацию подготовил А.Стрелецкий
Ганс Шомбургк. В дикой Африке. Часть II
Окончание. Начало см. в № 3/92.
В неведомое
Местность до Кабомпо была мне знакома еще со времен служебного патрулирования. Берега реки здесь обрывистые и крутые на всем ее протяжении; тянущаяся вдоль русла полоса густого леса предохраняет их от размыва в период дождей.
Нас, видимо, уже ждали: не успел караван остановиться на берегу, как с противоположной стороны отчалили две лодки. Я уже успел хлебнуть горя с туземными челноками: таких ненадежных и с виду, и на самом деле посудин, столь узких и валких, мне еще не попадалось. Однако выбора не было, да и вообще мы старались исповедовать спасительный принцип: чем меньше думать и говорить о переправе, тем глаже она проходит.
От северного берега мы прошли около двадцати километров и остановились возле главной деревни Махангвы; она расположена на обоих берегах речушки Музонгвези. Мы разбили лагерь немного выше по течению; и то, что толпа местных жителей не сбежалась посмотреть, как мы ставили палатки и совершали свой несложный туалет, явно показывало: местный вождь — человек властный и умный, способный контролировать действия своих импульсивных соплеменников. Вскоре нас удостоил посещением сам Махангва. Это был типичный аристократ-баротсе. Тонкие черты лица, довольно светлая кожа, одежда военного покроя и даже шнурованные сапоги на ногах — причем в отличие от большинства негров он держался в обуви уверенно и элегантно, — все это, вместе взятое, делало его похожим на европейца, и никто из нас не колебался ни секунды, прежде чем обменяться с ним рукопожатием. Я упоминаю эту деталь потому, что не только белые африканеры считали унизительным для себя делом подать руку чернокожему, но и сами негры в то время еще не привыкли к этому обычаю и находили его нелепым и излишне фамильярным.
В жилах Махангвы текла королевская кровь. Впоследствии я познакомился с одной из его жен; прелестными чертами лица она напоминала скорее индианку, чем уроженку Африки, и отличалась изяществом и грацией, недоступными, как мне кажется, никому из белых женщин.
В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны балунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.
Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока (Маниок (маниока) — растение семейства эуфорбиевых, достигает высоты 2 м. В пищу идут корни — плотные, мясистые, желтого цвета, длиной 30 — 70 см. Они содержат много мучнистого вещества, но в свежем виде ядовиты. Чтобы удалить ядовитый млечный сок, их вымачивают несколько суток в воде (предварительно размочалив), затем высушивают на солнце. Освобожденные от яда корни растирают в муку между двумя большими камнями.). Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.
Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным — как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар — чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную «парадную форму» баротсе.
