он заехал мне по носу, но дальше на него навалился Простодушный. Брызги, сдавленное дыхание, сплевывания, бессмысленные рывки. Я не отпускал ногу, и когда всё успокоилось, беглец уже не дергался. Простодушный ухватил его за длинные волосы и медленно поплыл к берегу. А за ним тянулась едва заметная розовая дымка. Как и за мной.
Кровь! Хоть я и не Рыбак, но кровь всегда приманивает тварей.
Я держался позади Херлифа и все время оглядывался. Но не это помогло мне заметить опасность, а Коршун и его дар. Я вдруг почувствовал опасность. Рунная сила. Где-то сзади.
— Быстрее! Давай быстрее! — сипло крикнул я.
Развернулся, вытащив нож, и замер. Она всё ближе и ближе. Еще чуть-чуть. Сейчас! Я нырнул и вогнал лезвие во что-то упругое. Резкая боль в ноге. Такая сильная, будто мне ее оторвали целиком. Еще удар. Еще.
Хорошо бы Херлиф успел доплыть до берега…
Единственное, в чем я был уверен — я пока не помер.
К Фомриру всегда попадаешь здоровым. Как бы тебя не изувечили перед смертью, на сколько бы кусков не разрубили, в дружине создателя фьордов ты появляешься целым и невредимым. Даже зубы не болят. А у меня болело всё: живот, спина, руки и хуже всего голова. Я приоткрыл глаза и едва успел повернуться, чтоб не захлебнуться рвотой.
— Раз блюет, значит, точно живой, — сказал кто-то.
Я поморгал, но кружение продолжалось.
Ведро холодной вонючей воды выплеснулось мне на лицо, смывая рвоту. И земля наконец прекратила вращаться.
Передо мной стоял Лундвар с мерзко-радостной мордой.
— Ну ты дал! А я всё думал, что там за дар такой, что аж от самого Скирира! Стая — разве ж это дар? Мой-то получше будет. А тут вона как! Ясно, отчего тебя хёвдингом приняли. Вот уж диво дивное. Я впервые… — он задохнулся от восторга. — Впервые был так силен. Да какое там силён. Могуч! Велик! Непобедим! А ведь уже уходить думал из хирда. Росомаха дурень, конечно. А еще больший дурень — Беспалый. Поди, оставшиеся пальцы сейчас отгрызает!
Я очень хотел встать и врезать Отчаянному в поддых, чтоб он заткнулся. И так по голове будто колуном вдарили, а он тут верещит. Но я дернулся и не смог приподнять даже плечи.
И вообще, о чем он говорил? Я сощурился, вспоминая прошлый вечер. Или день. Или что там было? Мы были в Сторбаше, а потом вроде бы отплыли, шли под парусом, потом Видарссон коров потерял, какие-то твари, вода, кто-то умер…
Хвала богам, подошел Дударь и прогнал Лундвара.
— Что… — прохрипел я.
Во рту всё слиплось, даже капли слюны не осталось, да еще остатки рвоты воняли нещадно. Бьярне влил мне в рот воды, от которой пахло тиной и лягушками.
— Помнишь, что было? — спросил он.
Я мотнул головой.
— Росомаха. Он напоил нас отравленным пивом. Ну как отравленным. Вроде хельтового, но еще крепче и забористее. Такое и сторхельта бы свалило. Альрику, тебе и тем ульверам, что выше рунами, больше всех досталось. А потом он с Крюком, Гвоздем и Беспалым напали на нас. Ледмар мертв. Альрик ранен. Вепрь тоже. Хотя вообще всех как-то зацепило. Только Бритт, Офейг да Лундвар целёхоньки. Живодеру новая руна помогла, он Крюка убил. На мне раны затянулись. У тебя… ну, прям плохо. Порубленный бок немного залечился, а вот стрела в пузе и нога… Лекарка нужна, притом хорошая.
Я моргал, не в силах уразуметь сказанное.
— Знаешь, что ты учудил? — усмехнулся Дударь. — Мало того, что ты всех новых хирдманов в стаю затянул, так ты и Беспалого захватил, а ведь он к тому времени уже Ледмара прирезал. Наверное, потому он больше ничего и не смог сделать. Как сражаться против своей стаи?
— А-альрик, — выдавил я.
Бьярне сразу помрачнел.
— Коли так посмотреть, раны у него полегче, чем твои. Стрела в груди, но далеко не прошла, да бок малость подпален. Живодер наконечник-то уже из него вытащил, мазь какую-то налепил.
И замолчал. Чего-то он недоговаривал, но мне было так дурно, что я почти не соображал.
— Так я чего пришел? Как быть-то? Идти в Хандельсби? Или здесь останемся пока? Или вернемся в Сторбаш? Тебе лекарка нужна, да и остальным тоже.
— Сторбаш, — выдохнул я.
А дальше была сплошная боль. Меня тащили на корабль, и я чувствовал, как в животе от малейшего сотрясения скребет и режет железный наконечник стрелы. Потом мы бесконечно долго плыли, «Сокол» подпрыгивал на волнах, и я не мог спать из-за постоянной тряски. Раненых было много, целыми остались лишь низкорунные хирдманы. Трупы Росомахи и Крюка оставили там на острове, даже не потрудились их закопать. Гвоздю резанули сухожилия на руках и ногах, и сейчас везли его с собой, чтобы выспросить толком, что там была за задумка у Росомахи, и кто за этим стоит. Беспалого скрутили и бросили возле мачты. Благодаря ему парни нашли еще один бочонок с дурманом, и Вепрь то и дело вливал хельтово пиво в Альрика. Что-то с хёвдингом было не то, но мне никто не говорил, что именно.
В Сторбаше нас уже ждали. Тулле подсказал.
Меня сразу потащили в дом Эрлинга, парней — в тингхус, пленных — в цепи. Орсову женщину с помощницами отправили к ульверам, а нами занялся сам Эмануэль, который спустился в Сторбаш.
Мамиров жрец долго ковырялся в моем животе холодным железом, пока не вытащил кончик стрелы. А потом занялся ногой, которая хоть и оказалась на месте, но толку от того было немного. Кость изломана, мясо изодрано, и что-то там еще вывернуто не так, как должно быть. Пока он возился, я проклял всё: и мерзкую морскую тварь, и глупца Гвоздя, что кинулся в воду вместо того, чтобы принять честный бой, и свою глупость. Зачем было торопиться? Надо было кинуть ему в спину копье, и пусть бы его сожрала та же самая тварь! Ну или потом можно было не спеша догнать его на «Соколе», ведь не зря же Коршуна взяли в хирд. Отыскали бы как-нибудь.
Дагней и Фридюр помогали Эмануэлю, приносили воду, тряпки, иглы, травы, дергали на себе волосы для зашивания ран, черпали и грели жир, смывали кровь. Я же лежал, скрежетал зубами, стискивал до крови кулаки и бранился. Под конец я совсем вспотел, охрип и обессилел. А окаянный жрец, запустив изуродованные пальцы в мое мясо, никак не хотел угомониться. Под конец он намазал ногу чем-то жгучим и сказал:
— Завтра еще посмотрю. Пока закрывать рану не буду. Мясо нарасти успеет, нужно, чтоб кость зажила.
Измучавшись, я хотел бы заснуть, да дергающая боль в ноге и жгучая в животе не давали успокоиться. Тогда ко мне подсела жена, положила прохладную ладошку на лоб и вполголоса запела. Только так я и уснул.
Это длилось несколько дней. Я просыпался, хлебал при помощи Фридюр жидкую протертую похлебку, терпел новые мучения от Эмануэля и снова засыпал под пение жены. И с каждым разом взгляд Аднфридюр становился теплее.
Как-то раз я проснулся от того, что рядом кто-то рыдал. Я протянул руку и коснулся платка на голове своей жены.
— Это моя вина, — прерывисто, захлебываясь слезами, сказала Фридюр. — Моя вина. Это я попросила богов, чтоб ты не вернулся.
— Зачем? — прошептал я.
— Дура! Дурой была! Как ты привез меня и ушел, я поначалу боялась, думала, что Дагней и Эрлинг будут обижать меня. Ведь за мной ни крепкого рода, ни приданого, ни трэлей, ни оружия, ни славы. И в Сторбаше многие так говорили: мол, привез незнамо кого незнакомо откуда. И Ингрид меня поначалу невзлюбила.
Она говорила и говорила, будто давно в ней это скопилось и вот сейчас выплескивалось через край. А я думал только о том, что она и вправду дура.
— А Эрлинг за меня горой встал, ни разу ничем не попрекнул. И Дагней учила меня всему, как у вас тут принято, подарила несколько своих платьев, помогла их перешить, ходила со мной на женские посиделки. Да и Ингрид перестала меня задевать. Наоборот приходила, чтоб выспросить про тебя побольше: как мы познакомились да что ты на Туманном острове делал, кого убил, с кем подрался. И Ульварна она приняла, игралась с ним. Никогда мне так хорошо не жилось прежде, даже у родного отца с матерью. И так мне эта жизнь по нраву пришлась! Мне и дом этот в радость, и сын здоров, крепок, почем зря не кричит, и Дагней с Эрлингом ближе той семьи стали. Вот так бы и прожила всю жизнь! А коли ты вернешься,
