— Неужели смерть моя так близка? — полюбопытствовал я.
— Ты совсем старый и сгорбленный, лицо у тебя все в морщинах, и ты слишком много спишь. Но лучше бы тебе не умирать прямо сейчас.
— Постараюсь не разочаровать тебя, — с ноткой иронии ответил я. — А теперь неси своего сокола домой.
— Сегодня он есть не захочет. Но с завтрашнего дня я начну скармливать ему толстых мух и, по меньшей мере, одну ящерицу в день. И воды у него всегда должно быть вволю.
— Ты очень предусмотрительна, Камари.
Она опять улыбнулась и побежала домой.
Камари вернулась на следующее утро, с клеткой в руках. Опустила ее на землю в теньке, наполнила маленькую глиняную чашку водой из одного из моих бурдюков и поставила в клетку.
— Как чувствует себя сегодня твой сокол? — спросил я, сидя у самого костра.
Инженеры-планетологи поддерживали на Кириньяге точно такой же климат, что и в Кении, но солнце еще не прогрело утренний воздух.
Камари нахмурилась:
— До сих пор ничего не ел.
— Поест, когда проголодается еще сильнее, — Я плотнее завернулся в одеяло. — Он привык бросаться на добычу с неба.
— А воду все же пьет, — добавила Камари.
— Это хорошо.
— Разве ты не можешь произнести заклинание, которое сразу его вылечит?
— Оно будет слишком дорого стоить. — Я предчувствовал, что она задаст этот вопрос. — Так выйдет лучше.
— Как дорого?
— Слишком дорого, — закрыл я дискуссию на эту тему. — По-моему, тебе есть, чем заняться.
— Да, Кориба.
Камари мигом набрала хвороста для очага. Наполнила пустой бурдюк водой из реки. Затем скрылась в хижине, чтобы выбить одеяла и развесить их на солнце. Вернулась она, однако, не с одеялами, а с книгой.
— Что это, Кориба?
— Кто разрешил тебе трогать вещи мундумугу? — грозно спросил я.
— Как же я могу прибираться, не трогая их? — Камари не выказывала страха. — Что это?
— Это книга.
— Что такое книга, Кориба?
— Незачем тебе это знать. Положи ее на место.
— Хочешь, я скажу тебе, что это такое? — Камари и не думала подчиняться.
— Скажи. — Мне действительно хотелось услышать ее ответ.
— Ты всегда рисуешь какие-то знаки на земле, перед тем как разбросать кости, чтобы вызвать дождь. Я думаю, что такие знаки и собраны в этой книге.
— Ты очень умная девочка, Камари.
— Я же уже говорила тебе об этом, — рассердилась Камари.
Как же, я подверг сомнению ее слова. Глянув на книгу, она протянула ее мне.
— Что означают эти знаки?
— Всякую всячину.
— Что именно?
— Кикуйу знать это ни к чему.
— Но ты же знаешь.
— Я — мундумугу.
— Может кто-нибудь еще на Кириньяге понять смысл этих знаков?
— Вождь твоей деревни Коиннаги и еще двое вождей. — Я уже сожалел, что дал втянуть себя в этот разговор, понимая, к чему он приведет.
— Но вы все старики. Ты должен научить меня, чтобы после вашей смерти кто-то мог прочесть их.
— Сами по себе эти знаки не так уж и важны, — покачал головой я. — Они выдуманы европейцами. Кикуйу не испытывали потребности в книгах до прихода европейцев в Кению. Вот и мы вполне обходимся без них на Кириньяге, нашей новой планете. Когда Коиннаги и другие вожди умрут, все будет так же, как в стародавние времена.
— Значит, это дурные знаки? — спросила Камари.
— Нет. Зла они не несут. Просто кикуйу они не нужны. Это заклинания белых людей.
Она протянула мне книгу:
— Прочтешь мне что-нибудь?
— Зачем?
— Любопытно. Хочется знать, какие заклинания у белых.
Я долго смотрел на нее, затем согласно кивнул.
— Только одно, — предупредил я. — И более это не повторится.
— Только одно, — согласилась Камари.
Я пролистал книгу, сборник английских стихотворений, переведенных на суахили, наугад выбрал одно и прочел его Камари:
Приди в любви моей приют,
Прими домашний мой уют.
Мы радость сможем испытать,
Речную озирая гладь,
Вдыхая свежий аромат
Лугов, куда водить ягнят
Привык пастух меж серых скал
Под звонкий птичий мадригал.
Из роз тебе сложу постель,
Одежды предложу модель —
Отделанное миртом платье,
Соломы поясной объятье,
Венок из фрезий и кораллы,
Что, точно губы твои, алы.
Коль все тебе по нраву тут,
Войди в моей любви приют[19].
Камари нахмурилась:
— Не понимаю.
— Я же сказал тебе, что так и будет. А теперь положи книгу на место и заканчивай уборку. У тебя же есть еще дела дома. Нельзя пренебрегать своими обязанностями. Отец будет недоволен.
Она кивнула и нырнула в хижину, чтобы выскочить оттуда несколько минут спустя.
— Это же история! — воскликнула она.
— Что?
— Заклинание, которое ты прочел! Я не поняла многих слов, но это история воина, который просит девушку выйти за него замуж! — Она помолчала. — Ты мог бы сделать ее интереснее, Кориба! В заклинании не упомянуты ни гиена, ни крокодил, что живет в реке и может съесть воина и его жену. И все же, это история! Я-то ожидала услышать заклинание для мундумугу!
— Тебе хватило ума, чтобы понять, что это история, — похвалил ее я.
— Прочти мне еще одну! — попросила Камари.
Я покачал головой:
— Ты помнишь наш уговор? Только одну и ни слова больше.
Задумавшись, она опустила голову, затем вскинула ее, ярко блеснув глазами.
— Тогда научи меня читать эти заклинания.
— Это противоречит закону кикуйу. Женщинам не дозволяется читать.
— Почему?
— Долг женщины — возделывать поля, растирать зерна в муку, поддерживать огонь в очаге, ткать полотно и вынашивать детей своего мужа.
— Но я не женщина, — возразила Камари. — Я маленькая девочка.
— Станешь женщиной, а женщина не должна читать.
— Научи меня сейчас, а став женщиной, я все забуду.
— Разве орел забывает, как летать, а гиена — как убивать?
— Это несправедливо.
— Да, — согласился я. — Но обоснованно.
— Я не понимаю.
— Тогда давай я тебе все объясню. Присядь, Камари.
Она села напротив меня и наклонилась вперед, готовая ловить каждое слово.
— Много лет тому назад кикуйу жили в тени Кириньяги, горы, с вершины которой Нгайи правил миром…
— Я знаю, — вырвалось у нее, — А потом пришли европейцы и построили свои города.
— Ты перебиваешь.
— Извини, Кориба, но я уже знаю эту историю.
— Не всю, — возразил я. — До появления европейцев мы жили в мире с землей. Мы пасли скот и пахали землю, рожали достаточно детей, чтобы заменять тех, кто умирал от старости или болезней, и тех, кто погибал в сражениях с масаями, вакамба и нанди. Жизнь наша была проста, но насыщенна.
— И тут пришли европейцы! — не выдержала Камари.
— И тут пришли европейцы, — согласился я. — И показали нам, что жить можно иначе, принесли другие обычаи.
— Дурные!
Я покачал головой.
— Европейцы привыкли так жить. В этом нет ничего плохого. Для них. Я знаю, потому что учился в европейских школах. Но их обычаи не годятся для кикуйу, или масаев, или вакамба, или эмби, или киси, как, впрочем, и для всех остальных племен[20]. Мы видели одежду, которую они носили, дома, которые они строили, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы — не европейцы, и их пути — не наши пути. То, что хорошо для них, не годится для нас. В наших городах царила грязь, там жило слишком много людей, наши земли истощались, наш скот погибал, наша вода становилась непригодной для питья, и, наконец, когда Совет по делам Утопий разрешил нам переселиться на планету Кириньяга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по законам, которые хороши для кикуйу. — Я помолчал. — В стародавние времена у кикуйу не было письменности, никто не умел читать, и, раз мы здесь, на Кириньяге, возрождаем традиции кикуйу, нам нет нужды учиться читать или писать.
— Но что плохого в умении читать? — спросила Камари. — Не может оно считаться плохим только потому, что никто из кикуйу не мог читать до прихода европейцев.
— Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Кириньяге может стать в тягость.
— Но ты же читаешь и всем доволен.
— Я мундумугу. Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное мною — ложь.
— Но ложь не обязательно плоха, — настаивала она. — Ты все время рассказываешь нам лживые истории.
— Мундумугу никогда не лжет своему народу, — сурово возразил я.
— А как же история о льве и кролике, о том, как появилась радуга? Такого же на самом деле не было?
— Это сказки.
— Что такое сказка?
— Особый вид истории.
— Это правдивая история?
