Орхидеи за Полярным кругом
Все тот же синий сумрак полярной ночи, густая морозная дымка, переходящая на высоте в облачность. Встречные деревья, телеграфные столбы и провода в густом инее. Обледенелая дорога петляет по склону, проглядывают осыпи, силуэты елей. Но в непроглядном туманном месиве не разглядеть гор. Быть в Хибинах и не увидеть их — обидно...
Я торопился в Кировск, в Полярно-альпийский ботанический сад, расположенный у подножия горы Вудъяврчорр. Когда я приехал, сотрудники сада были на ученом совете.
— Пока наше руководство не освободится, я могу показать наши теплицы, — сказала мне Валентина Ивановна, экскурсовод.
После сумрачного естественного освещения яркий электрический свет теплиц буквально режет глаза, но переход от метельного холода к влажной духоте еще разительней. Зато какое буйство, какой разгул красок, какая густая, тяжелая зелень!
Вот так — один шаг, и ты из полярной ночи попадаешь в тропики...
Пожалуй, за годы, проведенные за Полярным кругом, я слишком привык обходиться без цветов и только сейчас понял, какая это потеря. Говорю об этом гостеприимному экскурсоводу, и женщина улыбается:
— А мы стараемся приучить северян к цветам, хотя кое-кто считает, что в цветах на Севере нет необходимости. Одна из задач сада — озеленение городов и поселков, а в наших условиях это не так-то просто...
Здесь на площади в 270 квадратных метров, — рассказывает экскурсовод, — собрано около пяти тысяч образцов почти 700 видов теплолюбивых растений. Одних кактусов 158 видов...
— За что же такое внимание обитателям пустынь? Уж больно несхожие условия...
— Это одно из самых популярных растений для комнатного цветоводства. Правда, на первый взгляд трудно представить, что кактус может выжить за Полярным кругом. И не только кактус... — продолжала моя собеседница.
Невольно разбегаются глаза от обилия растений: пальмы, агавы, алоэ... А вот и вполне одомашненный фикус, различные виды бегоний — все это уже воспринимается более или менее легко, даже с поправкой на градусы широты и температуру воздуха за стеклами оранжереи. Но орхидеи и знаменитый папирус, пусть не столь пышный, как на берегах Нила, — здесь, в краю полярной ночи, просто ошеломляют.
— Там, — экскурсовод ткнула ладошкой куда-то в стылую темень, — находится наш живой гербарий, состоящий из нескольких сотен видов аборигенной флоры. Мы сейчас с вами находимся в лесном поясе, причем березы здесь преобладают кривоствольные. На высоте около 400 метров начинается пояс горных тундр с кустистыми лишайниками, а уже на плато — каменистые россыпи высокогорной пустыни. Вот что входит в наши 350 гектаров, которые гораздо лучше смотреть летом. Приезжайте, покажу и расскажу...
С заместителем директора Полярно-альпийского ботанического сада, кандидатом биологических наук Геннадием Николаевичем Андреевым я встретился после окончания ученого совета.
— Валентина Ивановна Москалева, наверное, вам рассказала о городском озеленении и домашнем цветоводстве. Это, конечно, прикладные направления. Уже определен ассортимент декоративных растений для местных условий. В числе главных задач — изучение местной флоры с целью использования (а в последние годы — и защиты), обогащение аборигенной растительности путем интродукции южных видов, изучение почв, микрофлоры. Порой возникают особые задачи. Например, закрепление рыхлых отвалов, их защита от развевания ветром. Но специфика наших исследований остается неизменной: преодоление трудностей, которые ставит и перед человеком, и перед всей природой Север. Ведь мы живем у границ Арктики...
Я знал, что мой собеседник живет здесь уже 20 лет. И вдруг подумал, что главное в нашем разговоре — это не число видов и даже не научная проблематика. Я ощутил принадлежность этих людей к клану северян... А причастность — это долг, это обязанности, которые ты когда-то принял на себя и, не выполнив, не имеешь права оставить. В общем, именно это главное в любом человеке, но здесь это особенно наглядно и понятно.
Маленький музей и большая история
У входа в музей в Апатитах на постаменте стоит огромный литой колокол. Он настолько древний и его история так запутанна, что я не рискую приводить здесь ее полностью. Во всяком случае, продолжительное время он в период туманов извещал своим «зычным голосом» суда о близости опасных берегов — разумеется, это было задолго до появления первых пароходов...
Сам музей занимает несколько комнат на нижнем этаже обычного жилого дома. В первом же помещении, стены которого были обшиты тесом, мое внимание привлекли стеллажи, заполненные книгами, папками, картами.
— Это наш архив и библиотека, — со сдержанной гордостью заметил Борис Иванович Кошечкин, руководитель Северного филиала Географического общества СССР. Он раздвинул стекла стеллажей, распахнул дверцы шкафов, и я увидел книги с автографами первых советских полярных исследователей, письма, фотографии и документы, редчайшие издания отчетов зарубежных арктических экспедиций прежних лет. Признаюсь, я надолго застрял у книжных полок, вызвав понимающую улыбку хранителя этих богатств.
Рассматриваю пожелтевшие фотографии и документы... Мария Васильевна Клёнова, участница, наверное, всех довоенных рейсов первого советского научно-исследовательского судна «Персей», создатель нового направления в геологии. Один из старейших геологов Кольского филиала Академии наук СССР, теперь уже покойная Мария Алексеевна Лаврова, учитель Бориса Ивановича Кошечкина; для меня же, гляциолога, — один из самых результативных предшественников в изучении оледенения Новой Земли. Среди бумаг вижу документы, подписанные академиком Ферсманом, и вспоминаю недавнюю встречу с Гавриилом Дмитриевичем Рихтером, человеком, который стирал последние «белые пятна» с карты Кольского полуострова.
— На Кольском я впервые побывал еще в 1914 году, — рассказывал ученый. — Трое братьев решили посмотреть «край непуганых птиц», как называл такие места писатель Пришвин. И Кольский сделал меня географом... Однако вновь вернуться сюда мне удалось лишь в 1922 году. А годом раньше на Кольском работала специальная комиссия Академии наук, которая обследовала полуостров. Комиссию возглавлял президент Академии А. П. Карпинский, в составе ее были такие крупнейшие ученые, как В. Л. Комаров и А. Е. Ферсман...
О роли, которую сыграл в освоении Кольского полуострова Александр Евгеньевич, писали и будут писать еще много. Это был человек необыкновенной работоспособности. Приведу только один пример. Летом 1930 года я телеграммой был вызван для встречи с ним на станцию Зашеек. В тот самый Зашеек, где сейчас в наши дни дает ток Кольская атомная станция и вырос город энергетиков. Полевые работы были в разгаре, и на станцию я прибыл уставший, невыспавшийся, но в срок, предполагая получить устные инструкции во время стоянки поезда. Однако все вышло иначе.
Приближается поезд, и я издали вижу массивную фигуру Ферсмана, стоящего на подножке. Подбегаю и вдруг слышу: «Поехали с нами! Во время остановки некогда поговорить, а мне интересно, как у вас идут дела».
Отчет начался в вагоне. Здесь же я узнал, что Александр Евгеньевич едет на открытие Хибинской научно-исследовательской станции, из которой впоследствии вырос Кольский филиал Академии наук. До места мы добрались уже пешком. Александр Евгеньевич наравне со всеми тащил то, что нельзя было доверить «волокуше». Кстати, здоровьем он и тогда не отличался, ему было значительно труднее, чем нам, но спорить с ним было бесполезно. Едва добрались, тут же началось заседание. Нам всем пришлось с ходу, без подготовки докладывать о своих работах. У Ферсмана усталости как не бывало — заседание вел быстро, оперативно, весело... Кстати, во время коллективного ужина после открытия станции было найдено и название для нового города — Хибиногорск, а предложил его Александр Евгеньевич. Уже после смерти Кирова, поддерживавшего Ферсмана во всех делах и начинаниях, город был переименован в Кировск...
Работать с Ферсманом было удивительно интересно. Помню, осенью 1929 года я обнаружил магнитную аномалию на западном берегу Имандры. Стрелки компасов там отказывались работать. Я не геолог, но отобрал образцы и для заключения привез их в Ленинград, показал Ферсману.
— Батенька мой, да ведь это замечательное открытие, — сказал Александр Евгеньевич. — Такое сочетание ультраосновных и щелочных пород известно только в Южной Африке, где с ним связан целый комплекс ценнейших полезных ископаемых. Вот и здесь следы меди и никеля... На днях выедем на место...
На следующий год в Мончетундре работали уже две партии магнитологов и геохимиков, ну а сейчас, в наши дни, там целый комбинат...
