он и снимает плеть со стены. Боевой кнут остается висеть на месте.
— Спасибо что заботитесь обо мне, дядюшка Вэй. Я готова. — отвечает девица и он даже сзади — видит, как белеют ее уши. Почему-то, несмотря на это, он уверен, что она — улыбается. Странная девица. Жаль ее. Он берет плеть в одну руку.
— Как жаль, что она уже износилась… — говорит он и надрезает кончиком ножа кожаную оплетку. Хвост тут же расплетается несколькими кожаными полосками, такой и ударишь, а все равно толку не будет. Просто по спине погладить. Ну что же. Не его вина, что сегодня инструмент износился, сказано двадцать плетей — значит будет двадцать плетей. Несмотря ни на что.
— Ну готова, так готова… — старый Вэйдун замахивается плетью. Раз.
Глава 7
— «Тихая, скромная, милая девушка ты… Будешь супругу ты доброй, согласной женой.» — декларирует учитель Вун Джу, высокий, худощавый мужчина с тонкими усиками, торчащими в стороны, словно у насекомого. Он и сам как богомол — ноги и руки как палочки, та же привычка замирать, наклонив голову набок и убеждаясь, что его слышат.
— О чем нам говорит этот стих, первый в Шидзине? Не следует забывать, что канон Шидзинь дан нам последователями учителя Кун-дзы с тем, чтобы предотвратить общество от превращения в орду дикарей. Сяо Тай!
— Я здесь, учитель! — тут же отзывается девушка. Учитель Вун Джу только головой качает. Неодобрительно.
— Я жду ответа, ученица. — говорит он и закладывает руки за спину. Замирает в такой позе и смотрит на нее. На нее? В этом языке нет феминитивов «пошла» не отличается от «пошел». Однако это вопрос внутренней идентификации, быть раздираемым на части неуютно, и Виктор отчасти уже смирился с тем, что он переродился в этом теле. Говорят, чтобы выработать привычку нужен двадцать один день, а он тут уже третий месяц. Уже и осень наступила, листья обрели багровый цвет, гора Тян окрасилась в нежно-алые оттенки, по ночам стало еще прохладней, а луна как будто с ума сошла и совсем к земле придвинулась — такая большая. Или просто кажется?
Третий месяц. За это время он многое понял, многое узнал, но самое главное — твердо решил, что ему необходимо обрести свободу. А в этом мире свобода очень дорогая штука. Чтобы быть свободным — нужно быть очень сильным, влиятельным и богатым. Так же, как и в любом другом мире, конечно. Однако есть нюансы. В его прежнем мире какой-то степенью свободы пользовался почти каждый. Любой работник на заводе, горничная в гостинице, клерк в офисе — был свободен. Да, много ныли про «экономическое рабство», которое заставляет человека вкалывать по двенадцать часов в день чтобы оплатить ипотеку, кредит на машину и дорогие гаджеты, но это совсем не то. Совершенно любой имел право на достойное обращение, будь то горничная или уборщица или СЕО крупной компании. Каждый мог встать и сказать «я увольняюсь, идите к черту». И уволиться.
Этот мир — не такой. В лучших традициях средневековья здесь просто так уволится не выйдет. Да и слуга в высоком доме мог быть на положении раба. Нет, были слуги, с которыми хозяева обращались почти как с равными, у госпожи Мэй, например тетушка Чо заместо подружки практически. Глава стражи дома Вон Ми, здоровенный мужчина с черной бородой и пронзительными черными же глазами, Зао Тун — был почти на равных с самим Главой Баошу, они вечерами частенько на открытой террасе сиживали, вино подогретое пили, луной любовались и песни горланили. Однако на деле у слуг дома никаких прав не было. Их можно было приблизить к себе, а можно было казнить. И никто не спросил бы «а что это вы, уважаемый Вон Ми такого-то или такую-то на кол посадили и кишки выпустили?». Официально никакого расследования не было бы. Тихие Крики, подразделения Имперских следователей — такой ерундой не занимались. Они заговоры против Императора искали. Находили конечно, чего уж. Как тут не найдешь, если тебя на крюк и раскаленным железом прижечь. Сразу найдешь.
Так что все тут еще хуже чем в фильме про Чапаева, «белые пришли — грабят, красные пришли тоже грабят, ну куда бедному крестьянину податься…». Что пеньком сову, что сову об пенек, все одно сове каюк.
Социальное расслоение тут гигантское просто. Те, кто наверху, с теми, кто внизу — что угодно сделать могут. Правда не сильно поощряется, когда совсем уж больные садисты начинают над своими подчиненными вытворять всякое, вроде как неприлично немного. Но и все. Кстати, на самом деле довольно серьезный механизм, это социальное одобрение-неодобрение, от него много зависит. Однако если богатый и влиятельный кто-то не будет прямо на площади своих слуг пытать, а где-то у себя в поместье, да еще и под благовидным предлогом — дескать украли у него что или сделали не так, не исполнили распоряжение хозяйское должным образом — так никто ничего и не скажет. В своем праве.
Интересный вывод получается. Все — и крупные богатые шишки и мелкие насекомые вроде прислуги и нищих на рынке, абсолютно все подчиняются правилам некой морали. Мораль же тут очень конфуцианская, учитель Кун и тут успел, он присутствует в обоих мирах. Эдакий столп морали и маяк добродетели. То есть нет тут такого, чтобы богатенький папенькин сынок из простого каприза начал бы детей своих слуг жарить и жрать. Его мигом на вилы поднимут, да не только простой люд, но и соседи из знатных семей. Так что над всеми тут Законы Неба довлеют. Потому Виктор не отлынивал от уроков учителя Вун Джу, ведь основы этих законов как раз и преподавались в эти несколько часов между обедом и ужином.
— Досточтимый учитель Джу! В первом стихе канона Шидзинь говорится — «тихая, скромная, милая девушка ты… Будешь супругу ты доброй, согласной женой.». — он встает и кланяется. Положено так. Каждый раз кланяйся. Обозначай статус.
— Это означает что истинные добродетели женщины в скромности и покорности, в том, чтобы следовать за своим мужем и поддерживать его во всем. — отвечает Виктор. За это время он изучил не только Шидзинь, но еще много книг и трактатов, библиотека в семье Вон Ми была довольно обширной, а привычка много читать и запоминать с первого раза осталась
