Грустно и тяжко было мне слушать Василия Сергеевича, ведь, следя за прессой, я знал, что «тигровая лихорадка» охватила не только заповедник, но и всю тайгу Приморья и Хабаровского края.
«...В Пожарском районе близ поселка Светлогорье неизвестными застрелены тигрица и два тигренка, туши зверей найдены без шкур. ... Задержан охотовед, везший в дровах шкуру тигра, возбуждено уголовное дело. ... Военные застрелили тигра из машины.... На пароме отобрана шкура тигра у инженера, пытавшегося переправить ее через границу»...— это выдержки из газет. И как логическое завершение этой преступной вакханалии — сообщение, появившееся в газете «Труд»: близ таежного поселка тигр насмерть задавил охотника.
О нападении тигров на человека не слышно было более двадцати лет. «Охотник был опытный,— сообщалось в заметке,— знал тайгу как свои пять пальцев. Скорее всего он надеялся достать «матрасовку», так на местном жаргоне называется шкура тигра, за которую дельцы, не торгуясь, отдают автомобиль-иномарку, хорошо приплачивая сверху». Что ж, если так, то и жалеть браконьера нечего, получил свое, должен же был хоть один тигр за своих сородичей постоять. Но опасно браконьерское дело еще и тем, что при неудачной охоте остаются подранки, а это, уже проверено, ведет к появлению тигров-людоедов.
После разговора с Храмцовым я решил наведаться в бухту Сяочингоу. Уж если не тигра увидеть, то хотя бы на знакомые места посмотреть. Сын теперь работал лесником в заповеднике, и мы отправились уже не безоружными, как прежде, а с двустволкой. Наступили новые времена в заповеднике.
По прежнему приезду запомнилась мне чистота и уют избушки, поставленной работниками заповедника на берегу моря. Печь, нары, крохотный столик — все, как в охотничьем простецком зимовье. На окнах висели белые занавески, всегда стояла на полке чистая посуда матрацы с подушками укрывали добротные одеяла. Иным увидел жилье лесников и научных сотрудников на этот раз. И тут оставили недобрые следы браконьеры. Выбили стекло в окне, пустили на тряпки занавески, сожгли лавочку и стол перед домом, за которым можно было пообедать в теплую пору. Изрезали ножом стол в избе, расписавшись и намекая, что пустили они на обед оленя-цветка, как еще называют пятнистого, действительно очень красивого летом оленя.
По дороге к бухте ни одного тигриного следочка не заметили. Два дня ходили по окрестным сопкам, вспугивая небольшие стада оленей, и лишь однажды на перевале приметили на снегу тигриный след. Тигр подходил к согнутому дереву и то ли чистил о него когти, то ли лежал, отдыхал на покатом стволе. В коре остались тигриные ворсинки, и несколько волосков я взял на память. Но был здесь тигр давно, след в снегу затвердел и оплавился, так что надеяться на встречу было нечего. Наставало время прощаться, как с заповедником, так и с надеждой сделать «портрет» тигра. Однако в последний день сын предложил: «Сходим на Канихезу».
…Вороны перестали каркать. Словно сговорились. Как в рот воды набрали. Молчат да и только. Владимир, обернувшись ко мне, разводит руками и продолжает идти по покрывшемуся водяной пленкой голубоватому льду ключа. Слышно, как подо льдом, меж камней струится вода. Впереди мы замечаем промоину, около нее чьи-то следы. Так и есть, тигр! Следы свежайшие. Тигр сошел с берега, подошел к промоине, опустил к нее морду, должно быть, попытавшись пить, а может, просто из любопытства. И ушел. Следы пропали. Но Вова тянет меня на берег. Там среди елей что-то желтеет.
Остались от козлика рожки да ножки, вспоминается мне детская песенка. На земле лежат рыжие ножки оленя с черными копытцами, а кругом — оленья шерсть.
— Это он, прежде чем съесть, стрижет на олене шерсть,— всерьез уверяет сын. Не маленький, знает, два с лишним года уже в заповеднике. Но я о подобной способности амурского тигра слышу впервые. А где же давленка — остатки мяса, скелет? Давленки нет. То ли тигр унес добычу с собой, то ли кто-то успел побывать здесь до нас. Не зря же кричали вороны.
Еще с полчаса мы поднимаемся по ручью в горы, пока не натыкаемся на следы. Но это уже следы не тигра, а зверя посерьезней. Два человека спустились с обрывистого склона и так же, как и мы, идут вверх по льду. Следы свежие, но насколько раньше они здесь прошли — сказать трудно. Владимир нервничает, рвется вперед, хочет догнать нарушителей, но их двое, а у нас всего лишь одно ружье. Неравны будут силы, ведь браконьеры ходят не иначе как с нарезными карабинами, а то и с автоматами. Да и время к вечеру, пора возвращаться. На этот раз я понимаю, что предстоит проститься с мечтой сфотографировать тигра в таежных дебрях. Но радуюсь тому, что видел свежие его следы. Живут еще звери в заповеднике.
Вечером, в гостевой комнате лесничества, мы встречаемся с только что вернувшимся из маршрута биологом Сергеем Хохряковым. Ростом он невысок, бледноват лицом, но среди сотрудников заповедника прославился как неутомимый ходок, скалолаз, преследователь браконьеров, борец за правду и самый большой специалист по горалу — горному козлу.
Горалы избрали для себя жизнь на горных кручах. Никакой хищник им там не опасен, кроме, понятно, человека с ружьем. Уверенный в своей недоступности, горал, застыв на острие скалы, может спокойно наблюдать за судном-катамараном, подплывающим к самому берегу. Откуда простаку-козлу знать, что сейчас из боевого карабина по нему будет открыт беспощадный огонь. И это не выдумка, огонь открывают. Хохрякову однажды довелось видеть такое.
Горалов на земле всего несколько сотен осталось. И биолог, хотя и живет, как все научные сотрудники ныне — в бедности, кажется, за своих любимцев готов жизнь положить. В двадцатикратный бинокль увидел он лицо стрелка, что стрелял по горалу. Запомнил и лицо капитана пиратского катамарана и, не пожалев ног, бросился в поселок, поднял милицию, пограничников, представителей власти, чтобы с поличным взять нарушителей, но не удалось с поличным...
Не оказалось на судне ни карабина, ни мяса горала, ни стрелявшего. Видимо, кто-то успел предупредить капитана и стрелка заблаговременно, до прихода в порт, ссадили где-то на берегу. Однако не поверить показаниям биолога не посмели, расформировали тот экипаж, все урок на будущее браконьерам будет.
— А недели две назад,— вспоминает, сидя на кровати, Сергей,— я с тигрицей столкнулся. Ну вот как с вами сейчас: лицом к лицу.
За сопкой Туманной есть бухточка, где на скалах небольшое семейство горалов вот уже несколько лет держится. Ищу их, куда-то пропали, пересчитать бы надо. На одну вершинку взбираюсь, перехожу на другую. На руках только подтянулся на карниз, чтобы площадку осмотреть,— мать честная, тигр! Чуть вниз не сорвался от неожиданности. Близко!
Тигренок то был. Месяцев восемь. О том, что тигрица с четырьмя тигрятами ходит в этих окрестностях, я знал. Еще зимой, по снегу, логово их определил, но уж никак не предполагал увидеть так высоко на скалах. Тигренок ощерился, подался назад, а из-за скалы — морда тигрицы. И ко мне.
— Назад, дура! — кричу.— Пистолет навел, но не стрелять же. Да и что от такого выстрела будет толку. Направил так, для угрозы, что ли. Ведь ей один прыжок — и нет меня. А она застыла. Смотрит. Лапа вскинутой замерла, потом начала медленно ее опускать. Совсем опустила. Я тоже пистолет опустил. Но тут тигрица опять вскинула лапу. И я пистолет поднял: «Прочь пошла, назад, дура!» — опять кричу. Тигренок уже куда-то смылся. И я медленно стал опускаться под скалу. Спустился, тигрица не помешала. Дала возможность уйти, но на душе нехорошо. Вдруг, думаю, она обежит вокруг да встретит меня внизу? Но нет, не встретила. А все, думается, потому, что она меня давно признала, не один раз, должно быть, наши дороги пересекались, и никогда мы друг другу зла не причиняли. Ведь звери-то говорить не умеют, но все понимают...
Слушая его, я вдруг подумал, что не потерян у меня шанс встретиться-таки с тигром. Не всякую людскую душу может сломать наша бестолковая нынешняя жизнь. Ведь Хохрякову, например, и в голову не пришло даже, чтобы себя защитить, — угробить тигра. Потому что жизнь без природы этот человек не представляет. И пока будут у нас подобные люди, а у нас их, слава Богу, пока еще немало, не исчезнет надежда, что будут в тайге и тигры и горалы, не удастся свести их под корень новоявленным предпринимателям. Только обществу не надо забывать об этих людях и в меру сил стараться помогать им.
В.Орлов Фото автора
В начале XX века богатые каучуковые плантации, расположенные вдоль реки Абуны, одной из рек бассейна Амазонки, были яблоком раздора между Западной Бразилией, Северной Боливией и Перу, которые еще не установили четких государственных границ. Назревала каучуковая война. Призванное сыграть роль посредника, Лондонское Королевское географическое общество направило тридцатидевятилетнего майора Перси Фосетта произвести точные топографические исследования на спорных территориях. Именно это неблагодарное назначение в места с ужасным тропическим климатом способствовало тому, что британский офицер потряс мир неожиданным открытием и вошел в легенды.
