Барабаны, которые не звучат
Предки, спасите нас
От беспокойств и несчастий,
Пусть все останется так, как сейчас.
Голос, произнесший эту своеобразную молитву-заклинание, звучал тихо и печально. Я подняла глаза кверху и увидела яркие крупные звезды, просвечивающие сквозь бамбуковые жерди недостроенной хижины.
— А почему «как сейчас»? — спросила я.
Старик повернул ко мне свое лицо. Оно было как негатив. Волосы, спадавшие кудрями на лоб, были белые, такими же были брови и борода. А черты темного лица с трудом угадывались в вечернем сумраке.
— Но может быть и хуже. Так пусть будет хотя бы как сейчас, — философски заметил он и опустил голову.
Мы сидели на голой земле в недостроенной хижине. В глиняном очаге, вделанном прямо в пол то вспыхивали, то погасали догорающие поленья. Временами огонь прорывался сквозь них, и тогда наши тени начинали неожиданно расти и достигали бамбуковых жердей, под которыми на пыльно-прокопченных веревках висело несколько глиняных горшков. Больше в хижине ничего не было, если не считать плетеного кузовка, наполненного мелкой вяленой рыбой.
Что может быть хуже, я не знала. Но старик янади имел свой опыт и, видимо, знал...
Глинобитные хижины примостились между шоссе и железной дорогой. Подслеповатые окна жилищ светились огоньками керосиновых ламп. Ночные бабочки вились у запыленных колпаков фонарей. Пахло человеческим жильем, дымом паровозов и машинным маслом. В поселке было знойно и душно.
Нималавенкайя — так звали старика — принадлежал к роду Нимала — Лимонное дерево.
— Лимонное дерево, — рассуждал он, — приносит кислые плоды. А когда плоды маленькие, они бывают горькими. Так и жизнь моего рода — горько-кислая. Да и осталось нас в роду совсем немного. Остальных мы уже давно растеряли. Я слышал, что несколько семей моего рода кочует где-то недалеко от нашего города. Но я никогда их не видел. Все мы, живущие здесь, тоже когда-то кочевали и строили хижины вдоль дорог. А теперь нам велели жить здесь.
Нималавенкайя, по-стариковски покряхтывая, поднимается и выходит из хижины. Я иду за ним. Из темноты навстречу нам выступают несколько человек. Я сразу замечаю гибкую фигуру юноши. На нем ничего нет, только на бедрах неопрятный лоскут.
— Наш старейшина, — говорит Нималавенкайя.
Старейшине от силы лет двадцать пять. Руки старейшина держит почему-то за спиной. Потом, очевидно решившись, протягивает мне обод от барабана.
— Это что? — не сразу понимаю я.
— Барабан, — тихо говорит старейшина.
— Ну и что? — снова недоумеваю я.
— Барабан, который не звучит, — и опускает голову. Потом встряхивает буйной шевелюрой и говорит быстро и горячо, боясь, что его могут перебить и он забудет о том, что хотел сказать. Его жесты выразительней и красноречивее слов. — Раньше в каждой хижине янади был барабан. Они звучали по всей округе. — Старейшина бьет по ободу. — И все знали, что это янади. У нас есть пословица: «Для янади барабан, что вода для рыбы». Наши предки пугали барабанным боем диких зверей, а потом били в барабаны и танцевали. А что осталось теперь у нас? — Он поднимает обод над головой. — Один обод. У нас нет денег, чтобы достать новую кожу для барабана. Она стоит дорого.
И стоящие вокруг люди как эхо повторяют:
— ...дорого.
Теперь я вижу, что янади у хижины старика набралось много.
В темноте какой-то детской печалью светятся их глаза. И сами они напоминают мне детей, которые жалуются взрослому и просят его им помочь.
Но старейшина как будто угадывает мои мысли.
— Нет, — твердо говорит он.— Нет, мы не просим у тебя денег. Мы просто рассказываем тебе о наших бедах. Ты вошла в нашу хижину и сидела с янади. Поэтому я тебе все это говорю. Те, в городе считают нас неприкасаемыми. А мы — янади. Они не понимают этого.
— ...не понимают этого, — снова эхом отозвались остальные.
Я всматривалась в лица окружавших меня людей и задавала себе вопрос: что я о них знаю? То, что они принадлежат к племени янади? То, что их предки, протоавстралоиды, были первыми обитателями этой земли? Или то, что янади до сих пор умудрились сохранить элементы культуры каменного века? Нет, я о них знала и другое. Я знала и о том, что люди, стоявшие рядом со мной, добывали себе хлеб поденным тяжелым трудом. Они рубили дрова, подметали городские улицы, убирали особняки, ухаживали за деревьями и цветами в городских садах, крутили педали велорикш. Соседний малопонятный и враждебный им мир заставил их работать на себя. И они стали париями этого мира, этого города. Неприкасаемыми. Их заманили в западню, и только смерть вырвет их из нее. Но почему разорванный барабан оказался главным во всем этом? Почему старейшина начал именно с него? Почему он не сказал, что за свой труд они получают гроши? Что их обманывают и обсчитывают? Почему? И постепенно я стала понимать. Этот молчащий барабан превратился сейчас для племени в некий символ. В символ их трагедии.
Луна была уже высоко — и теперь я без труда различала черты стоявших людей. Старейшина замолчал так же неожиданно, как и начал. И вдруг произошло чудо. Беспорядочная толпа расступилась, превратилась в правильный круг. Люди медленно задвигались, прихлопывая в ладони, и запели мелодично гортанными голосами. И вновь каменный век ступил на клочок городской земли. И эта земля, луна и звезды принадлежали только им, янади. Бесшумно двигались темные полуобнаженные тела, и звучала древняя песня. Янади пели о луне, о прохладных горных джунглях. О синем цветке, который распускается на благоухающей, поляне в лунную ночь. Круг танцующих двигался куда-то в бесконечность, и прекрасные слова необычной для этих мест песни звучали приглушенно и таинственно. Янади пели, и временами шум проходящих поездов заглушал песню. Но они уже не обращали внимания на этот шум. Сегодня они были настоящими свободными янади. Они были самими собой. В эту ночь они бросали вызов городу, тому городу, который превратит их завтра утром в рикш, подметальщиков, уборщиков, разносчиков. Песня была как заклинание против несправедливого колдовства злого города. Но в этой песне-заклинании не было существенной детали. И поэтому заклинание было бессильным. В нем не звучали барабаны...
Улыбка янади
Это случилось в первый день моего появления у янади. Мы остановились у очередной безымянной деревни. У крайней хижины на выжженной земле сидели несколько человек: старик, молодой мужчина, женщина и мальчик.
— Здравствуйте, — вежливо сказала я.
Мне никто не ответил. Все четверо какую-то минуту молча рассматривали меня.
«Что за странное племя?» — подумала я. И стала ждать. И вдруг как будто луч солнца озарил лица сидевших. Они улыбались. Улыбались удивительно искренне и приветливо. И я поняла, что теперь все в порядке. Просто у них не было слова для приветствия. И вместо этого они одаривали человека этой удивительной улыбкой.
Улыбка янади не была чем-то однозначным. В ней были робость и смущение, открытая радость, иногда немного печали, удивление и нежность, затаенная горечь и прямота смелости. Короче говоря, в этой особенной улыбке, как в фокусе, сосредоточивалось все, что было свойственно характеру самих янади. Характер этот формировался в течение многих веков, в своих специфических племенных условиях, в теснейшем общении с природой, в среде традиционных представлений об окружающем мире. Окружающий мир менялся быстро, а представления янади о нем медленно. Со временем увеличивалась своеобразная несовместимость. Несовместимость характера и представлений янади с городом и бытовавшими в нем отношениями. Несовместимость эта почти вычеркнула янади из современного общества и создала в этом обществе твердые представления о племени. Представления эти оказались более однозначными, чем сами янади и их характер. Они сводились к определенному набору эпитетов, прочно прилипших к янади.
Чтобы найти эти эпитеты, не надо было обладать ни оригинальностью мышления, ни душевной чуткостью. Янади ленивы, говорят горожане и крестьяне окрестных деревень, янади глупы и тупы, они непрактичны и медлительны, они... Да стоит ли все это повторять! На это янади отве чает только улыбкой, в которой так много достоинства.
Город шумен и непонятен. Все куда-то бегут и торопятся. Здесь, а не в джунглях, обречен теперь янади добывать средства к существованию. А средства к существованию — это деньги. Деньги можно только заработать. Остальные пути их добывания янади неизвестны. Деньги... Сколько человеческих конфликтов, трагедий и кровавых историй связано с этим понятием. Но об этом янади пока не знает. К деньгам и работе он подходит с позиций древнего собирателя и охотника. Если в хижине нет еды, надо идти в джунгли и добыть ее. Если сегодня еда есть, то не надо беспокоиться. Можно не идти в джунгли, можно сидеть на берегу реки и завороженно смотреть на игру ее струй.
