и он решился: пусть будет, как будет. И опустил руки в колыбель. Милава быстро и очень ловко помогла ему достать младенца и, пристраивая ему на руки, развернула. Чтобы увидел: мальчик.
Сын? Это его сын?! Гаор стоял, держа на руках одновременно невесомый и непосильно тяжёлый груз, не зная, что делать, что говорить, и только сейчас окончательно, до печёнок, до самых потрохов не поняв, а прочувствовав тогдашние слова Джадда: «Я родить раб».
Милава смотрела на него, ожидая… чего? Что он должен сказать? Или сделать? Он же… и неожиданно для себя Гаор произнёс, казалось бы, давно и прочно забытую за ненадобностью, но выученную ещё в училище на уроке Огненного Закона фразу признания отцовства. Сказал, разумеется, по-ургорски, но Милава кивнула и забрала у него так и не проснувшегося ребёнка, завернула и уложила в колыбель, слегка качнула её.
— Спи, Жарко, спи. Тятьке работать надоть.
Гаор понял, что может, нет, должен уйти. Он поклонился Милаве и вышел.
И сразу, никуда уже не заходя — всё нужное и должное он потом у Старшей Матери выспросит — и не сворачивая, вернулся к машине, сел за руль и выехал.
А вернувшись уже на маршрут, всё-таки сделал небольшой крюк, выехав к одной из множества Дамхарских речек, что из болотца родникового выходят, да потом в притопленную низинку-озерцо уходят, а уже оттуда под другим именем к другим речкам и озёрам убегают. Остановив фургон в добром десятке шагов от берега, чтобы попусту не беспокоить речку, да и увязнуть риск всё-таки: большой суши не было, а дожди недавно прошли, Гаор спустился к воде, умылся по-ургорски, не окуная лицо, а зачерпывая ладонями, и напился из пригоршней. И постоял, глядя на серебристо-голубую, всю в солнечных бликах, весело играющую воду.
Ну и что? Как оно с древних времён повелось? Что мужчина должен? Сына родить да вырастить? Ну вот оно и есть. И что теперь? Как он будет растить своего сына? Заезжать, давая крюк, подкидывать Милаве фишки и продукты или ещё чего удастся спроворить? Ну, это само собой, а когда совсем не по маршруту, то знает он уже кому и как шепнуть и отдать свёрток или узелок, чтобы по цепочке передали. И всё? А что ещё он может? Кинуться в ноги хозяину, чтобы откупил Милаву с ребёнком? Так не нужна в усадьбе лишняя баба. Вот и… сам же ещё когда утешал Джадда, что тому несказанно повезло, что и жена, и сын с ним.
А что ещё мужчина должен? Дом построить? Так у раба нет и не может быть дома. Своего дома. Где, как, да и с кем жить — всё в хозяйской воле, по хозяйскому приказу. Да и раньше. Казарма — не дом и домом никогда не будет. И вспомни Сержанта, Яшена Юрда. Что, был тому Орртен домом? И где умер Яшен? В интернате для одиноких. Это имея брата — генерала войск. Что, думаешь, тебя, бастарда-полукровку, даже без ошейника, и что-то другое ждало бы?
Дерево вырастить? Ну, если иносказательно понимать, как когда-то, ещё в той компании, куда его Кервин завёл, болтали, толкуя древние «Поучения мудрецов», что дерево — это твоё дело, ради которого живёшь, то… это он уже сделал. Всё, что мог и хотел, написал и отправил. И, хоть сам так и не увидел, но по косвенным судя… да, дошло. И напечатали!
А дальше то что? Жить? А зачем? То, ради чего выживал, сделано. В этой войне он победил. И всё? И на этом конец? Да нет, как говорили там же, в той компании, конец чего-то одного — это начало чего-то другого, а мир — это только промежуток между войнами. Но пустота… нет, всё-таки не та, серая, которая едва не бросила его за перила вниз головой, а ясная холодная пустота и не вокруг, а внутри. Путь открыт, иди, куда глаза глядят, а сил, нет, желания шагнуть — нет, пустота внутри.
Гаор протёр мокрыми ладонями лицо, тряхнул головой. Ладно, пережили то, переживём и это. Не самое страшное. Он поклонился весело журчащей речке и солнечному кругу, стоящему высоко над горизонтом, но уже слегка сдвинувшемуся к закатной стороне, и пошёл к фургону. Надо жить, и пусть будет как будет, должное ты сделал.
* * *
574 год
Лето
1 декада
Родовой очаг — сердце любого дома. Даже в городских «гнёздышках» находят ему место. Пусть не выложенный камнями круг, а камин, и не на дровах, а электрический, но он обязателен. И обязательны портреты предков. Хотя бы на каминной полке, над священным огнём, пусть и его электрической имитацией.
Эрда Файрон слегка подвинула стоявшие на каминной полке фотографии и гравюры. Не поправляя, а прикасаясь. Муж, братья и деды мужа, её отец, её дед, её брат и сыновья. Сажен — сержант-спасатель, как и положено в парадной форме. Старшего сержанта он не успел получить, погиб. Вдова Сажена давно снова замужем, но мальчик благополучно учится, заканчивает училище. Ниточка очень тонкая, но всё-таки хоть раз в год, но видятся. Стиг тоже в парадном университетском мундире, потом в адвокатском костюме. Это только для неискушённого взгляда — обычный городской костюм, но в их доме такие детали и нюансы умеют отличать с первого взгляда. И ещё одна фотографии, где они вдвоём. Где рядом со студентом юридического факультета Аргатского Университета стоит старший сержант в парадной общевойсковой форме. Стиг ей долго и подробно объяснял значение каждой нашивки, каждого значка и медали. Друг и побратим Стига, ушедший в небытие, ставший никем, но не сдавшийся и упрямо продолжающий свою войну. Да, последняя статья была очень сильной, и, посмотрим, но может оказаться даже более действенной, чем предыдущие. Во всяком случае, племянник, а он — сильный юрист и занимает достаточно высокое место в иерархии Ведомства Юстиции, подробно объяснял перспективы дальнейшей модернизации Законов крови — основных законов ургоров. И собравшиеся на традиционное в академических домах «чаепитие с обсуждением» не опровергали, а дополняли и уточняли.
Эрда улыбнулась фотографиям и пошла на кухню. Надо приготовиться к «дамскому чаю». Этой милой традиции женских дневных посиделок за чаем с пирожными, ну, бывает и ещё кое-что, но это уже сугубо индивидуально, уже столько даже не лет, а веков, что она почти официально признана. Мужчины также традиционно снисходительно равнодушны к женской болтовне и никогда в таких встречах не участвуют, даже не присутствуют, но кое-кто из
