Названия островов говорят за себя: Стамбульский — южнее, Очаковский — севернее, а Курильские — самые дальние от Вилкова. Другие увековечили память о поселенцах: Теушев, Демьянов Кут, Анкундинов. Дельта Дуная сравнительно молода, ей лет 150 — 200. Миллионы тонн наносов несут воды Дуная (это самая мутная река в мире), и острова нарастают, развиваются, выдвигаются дальше в море. Эту подвижную дельту изучают и охраняют работники заповедника «Дунайские плавни». Роль буферной зоны отведена заказникам «Вилковские пески», «Соленый Кут» и ботаническому заказнику «Лески». Но заповедник все-таки живет больше на бумаге.
Слушаю рассказ Сергея о заповеднике, а вспоминаю разговор с Александрой Артемьевной: «...На острове, он Средний назывался, люди хорошо жили, — рассказывала она. — Церковка стояла. Кому мешала? Какие сады были! Здесь землю илом раз удобришь и десять лет урожай собирай. Все свое... Пришли матросы. Церковь сожгли, иконы порубили. Сестру мою, шибко верующей была, от того парализовало...»
— Почему старообрядцев липованами прозвали? — спрашиваю ее.
— Говорят, под липами скрывались, деревья любили...
Но это не так. В книге А. Рыковцева «Вилково» я прочитал: «...Бегством в эти камышовые дебри первожители Вилкова хотели спастись от всяческих преследований. Казаки этой группы (Игната Некрасова. — В. С.) были последователями одного из старообрядческих течений, основатель которого стрелец Фотий Васильев принял в монашестве имя Филиппа. Его последователи отказывались молиться за царя, отвергали церковный брак и другие ритуалы официальной православной религии. «Филипп» по-украински «Пилип». И филипповцев стали называть пилипонами. Время исказило это слово, и оно стало звучать как «липоване».
...Угасали блики на воде. Мы вплыли на улицу Горького, прижались к берегу. Улица многолюдна — навстречу лодки. В одной — старик на веслах, а старушка рулит с кормы. Им, видимо, привычнее так, по-старинному, без грохота и вони мотора: черпают потихоньку весла-бабайки, а волны уносят бремя прожитого...
— Видишь? Кто в Вилкове родился, отсюда не уедет, — говорит Сергей. — Я сюда после службы в армии попал. Навсегда. Давай выйдем-ка.
Сергей открыл калитку, прошел в дом, как в свой.
— Пока тетки нет — смотри. И снимай, если нужно. Она не разрешит.
У стены — полутораметровые, силой и жаром пышущие доски.
— Икона в дом — мир в нем. А у нас воруют их. Или скупают...
— Ты, гляжу, лампадки уже зажгла?
Елена Артемьевна обошла комнатки сестры. Присела на кровать.
— А я завтра зажгу, на праздник.
— Какой праздник? — спрашиваю.
— Наш, церковный... Марией ее звали. Кажется, Египетская. Она была... ну... как сказать? Нехорошо вела себя. Много гуляла. Ну, блудница, короче. Да такая, что однажды к церкви подходить стала, а ее оттуда воздухом вышибло, и поняла она тогда, что сильно нагрешила. И ушла в пустыню. Молилась там сорок лет... Сорок лет! Попала в святые... Наш батюшка читает ее «Житие», а певчие поют: «Преподобная Мати Марья, моли Бога об нас...» Раз прочитал — три поклона. Надо всем помолиться, перекреститься. Теперь батюшка обратно читает... Так десять лестовок надо молиться, по сто поклонов каждая...
— Да, тысячу поклонов. А потом все поют: «Слава тебе, Боже», — подтверждает Александра Артемьев на и снимает со стены кожаные старообрядческие четки — лестовку.
— А обнаружил ее, Марью-то, в Пустыне монах Андрей. Она закричала ему: «Уйди от меня, я нагая!» Скинул он с себя одежду и надел на нее. И привел в монастырь... И ему молятся. Последняя лестовка ему: «Преподобный отче Андрей, моли Бога об нас»... Они попали в святые.
— И никто не знает, где она сорок лет по пустыням блухалась... (Мария Египетская — в христианских преданиях раскаявшаяся блудница (предполагаемое время жизни — V век); присоединившись к толпе паломников, шедших из Александрии в Иерусалим, ощущает чудесное перерождение и проводит 47 лет в молитвах в заиорданской пустыне.)
— У сестры и сыновья набожные. Ты расскажи, Лена.
— Да, Михаил с третьего класса в липованской «Псалтырь» читал. Он у меня махонький, книжку не мог сам донести. Праздничные книги большие, ему старшие помогали, а он только ручонками поддерживал.
— А мы все стоим, плачем. И все плачут. У него голос звонкий...
...Ох, время летит — не остановишь. Я торопился на пристань. Опять поскрипывают, пружинят дощечки. Рыбаки, что лодку у протоки смолили, попросили их сфотографировать. Здесь новость быстро дворы облетает. Из-за забора женские руки с кульком:
— Возьмите, белая «обжора», для вас. — И во весь голос, чтобы соседка услышала: — Я твой кустик москвичу подарила!..
Пассажиров до Измаила человек десять. Вахтенный матрос пропускает меня к трапу:
— Гражданочки, дорогие, первым на палубу — только мужчину. Традиция.
«Ракета» вздрагивает, приподнимается на своих невидимых крыльях и несется по дунайским волнам. А я уже снова мечтаю вернуться в Вилково, откуда никто не уезжает.
Вилково Владимир Семенов Фото автора
Д верь за мной бесшумно закрылась. Я оказался в маленьком коридоре, где одна стена была сплошь из зеркал цвета бронзы. Возникло ощущение, что за мной следят из мрачной глубины этого Зазеркалья. В ушах еще звучало предупреждение, сделанное мне перед входом: «Вас могут обыскать в любой момент. Исключения из наших правил не делаются ни для кого».
Звуковой сигнал сообщает, что дверь открыта и я могу покинуть зону контроля. Еще один длинный и извилистый коридор, в котором броские объявления вновь и вновь напоминают, что любой входящий может быть подвергнут досмотру. Несколькими минутами позже, когда я разглядываю на песке следы, оставленные моими ботинками, слышу:
— Лучше не смотреть долго на землю, могут возникнуть нехорошие намерения.
Голос принадлежал сопровождавшей меня Бронуен Хоган, красивой женщине лет около сорока. Замечание сделано самым дружеским тоном, но вся окружающая обстановка словно говорила: правила тут суровые.
Бронуен добавила:
— По распоряжению служб безопасности здесь запрещено собирать камни.
Подобная атмосфера казалась мне тягостной, но, с другой стороны, я не мог и не восхищаться этой системой, которая ежедневно защищает круговорот огромных капиталов. Дирекция алмазной шахты, естественно, должна принимать всевозможные меры предосторожности, чтобы пресечь подпольную торговлю камнями. Попасть под подозрение может каждый, кто имеет возможность приблизиться к драгоценным камням, — от подручного-африканца до респектабельного руководителя-европейца, — здесь запросто и даже не ведая этого можно оказаться причастным к преступлению.
Надо быть исключительно честным, чтобы найти в себе силы отказаться от возможности заработать целое состояние в один момент. Необработанный алмаз в два карата можно продать за несколько тысяч долларов. За горсть «камешков» можно купить дом в Европе, в общем, обеспечить себе приятную и спокойную жизнь. Игра стоит свеч, потому что за такую кражу наказание не так уж сурово.
Я являюсь гостем КДМ — корпорации «Консолидейтид даймонд майнз», компаньона известной южноафриканской компании «Де Бирс», которая контролирует 80 процентов мирового производства алмазов. Рудник Ораньемунд у устья реки Оранжевой — самое богатое месторождение алмазов в мире. Меня, конечно, интересует сам процесс добычи камней, но мне хочется проникнуть и за кулисы системы безопасности, хотя я с первого же момента обнаруживаю: эта тема запрещена в официальных разговорах. Все вопросы о подпольной торговле тут же наталкиваются на классическое — никаких комментариев».
Слух о моем интересе к этой деликатной теме разлетается очень быстро, и на третий день я вдруг получаю привлекательное предложение, хотя и не очень связанное с целью моих расспросов.
— Хочешь заключить сделку? У меня есть двадцать камешков от 0,5 до 2 каратов каждый. Цена самая низкая из всех возможных. Как, а? — Мой собеседник, подросток-африканец, советует провернуть сделку следующим же вечером. Так, за несколько минут можно стать обладателем весьма внушительного богатства. Да, нелегко оставаться честным в этом алмазном аду.
Несколькими днями раньше, в Виндхуке, Клайв Каули, заведующий отделом по связям с общественностью КДМ, объяснил мне, что 10 процентов алмазов, добываемых компанией, заканчивают свой путь на черном рынке.
— К нашей гордости, хоть и небольшой, могу сказать: в Сьерра-Леоне, к примеру, эта цифра почти в пять раз выше, — утверждает сотрудник службы безопасности, — контрабандно там «уплывает» половина всей продукции. В «алмазную зону» легко попасть, а с площади в 200 квадратных километров можно вынести порядочный «урожай».
