свисал большой блестящий шар наподобие тех, что вешают в ночным клубах. Держу пари, в нужное время этот тоже крутится и переливается всеми цветами радуги, разбрасывая разноцветные искры по стенам. Наверняка здесь проводят деревенские дискотеки, для того и повесили шар.
Допотопные стулья и пошлый шар – странное сочетание, но не мне судить. Из залы вглубь здания вела всего одна дверь, за которой спрятался длинный полутемный коридор. Когда я шла по нему, разглядывая потертые вывески на каждой двери, эхо гулко повторяло каждый шаг, отчего становилось немного неуютно и даже тревожно. Я читала вывески и прислушивалась к звукам за дверями, но кругом стояла полная тишина. А когда рискнула нажать на ручку двери с надписью «Завхоз», выяснила, что дверь заперта. Часы показывали уже начало шестого вечера, но если бы все разошлись по домам, разве не заперли бы здание? Как минимум музыкальный центр вполне можно было продать на ближайшей толкучке.
– Эй, здесь есть кто-нибудь? – наконец решилась спросить я, и ответом мне стала упавшая где-то впереди папка.
По крайней мере, звук был глухим и коротким, ничего не разбилось и не разлетелось на куски. Следом за этим ударом донеслись и шаги, а затем скрип открываемой двери: в самом конце коридора кто-то все-таки был. Дверь открылась и мне навстречу вышел мужчина лет сорока, невысокий, очень полный, со светлыми выгоревшими на солнце волосами и такой же светлой растительностью на лице. На нем были брюки, пиджак и даже галстук, а туфли сверкали не хуже дискотечного шара. На мой взгляд, в такую погоду носить подобные вещи – издевательство над собой, но зато я была уверена, что мужчина принадлежит к местной администрации. А значит, может быть мне полезен.
– Добрый день! – первой поздоровалась я, видя, что мужчина слишком удивлен, чтобы соблюсти правила приличия. – Я ищу Прохорова Григория Федоровича.
Мужчина наконец оправился от шока, но стал отчего-то подозрительным.
– Это я, – признался он. – А вы по какому вопросу?
Отлично, значит, гражданин передо мной – староста деревни и глава местной администрации. Это объясняет пиджак в двадцатипятиградусную жару, но совершенно не оправдывает отсутствия воспитания. Однако я решила не обращать внимания.
– Меня зовут Эмилия Вышинская, я новая владелица усадьбы Вышинских.
Повезло, что у женщины, оставившей мне имение, была та же фамилия, что и у меня. Прохоров сразу понял, о чем речь. Да и адвокат наверняка сообщал ему о том, что я собираюсь приехать. Напряжение исчезло из его взгляда, а что появилось – я не разобрала. Не успела. Он тут же скрылся за маской вежливой улыбки и пригласил меня в кабинет.
– Значит, вы наследница бабки Агаты, – заключил он и тут же поправился, вспомнив, что сейчас он местный глава, а не деревенский житель: – Агаты Олеговны, я хотел сказать. Усадьба под моим ведомством, я знал, что скоро должны объявиться наследники. Вы же издалека приехали, да? Адвокат вроде говорил, что в России живете?
– В Москве, – уточнила я. – Родители переехали еще до моего рождения. Они ученые, их пригласили туда на работу.
Не знаю, с чего я так разоткровенничалась, обычно подобная многословность не в моем стиле. Я умею складывать слова на бумаге, а вот вслух произносить длинные речи не люблю.
Прохоров закивал в ответ, потянулся к сейфу, вытащил какие-то бумаги.
– Вот тут мне будет нужна ваша подпись, – заявил он, аккуратно кладя папку на стол. – За то, что я вам ключик от дома отдал.
Никакого ключика он мне не давал, кстати.
– Сегодня переночуете у Ангелины Федоровны, я договорюсь, а завтра с утра поедем осматривать ваши владения.
– Я бы хотела сделать это еще сегодня.
Прохоров поднял на меня удивленный взгляд, будто я заявила, что предпочту ночевать в его доме.
– С-сегодня? – заикаясь, переспросил он.
Его реакция была мне непонятна. Всего шестой час, солнце еще высоко, во второй половине мая дни длинные, стемнеет нескоро. Чего ждать? Зачем нам с Юлькой ночевать у какой-то незнакомой женщины – кстати, до сна еще куча времени, что мы будем делать? – если можно устроиться в нашем уже доме. Если там жила эта бабка Агата, значит, здание не заброшено, кирпичи и доски ночью нам на голову не упадут.
Половину из этого я озвучила Прохорову. Он снова закивал, принялся бестолково перебирать лежащие на столе бумаги. Ничего не искал, просто перекладывал их с места на место.
– Как вам будет угодно, – наконец заключил он, и голос почему-то зазвучал на тон холоднее, чем раньше.
Староста вытащил из сейфа длинный ключ, которым впору было бы открывать двери в старинном замке, и положил передо мной. Я напряглась. Я ведь даже фотографий своего нового дома не видела, что если там на самом деле замок? Тем не менее, ключ я взяла, подпись за его получение поставила.
– Вы поедете с нами? – спросила я. – Вам лучше известно, что там да как, покажете, расскажете.
Немного лести в данном деле не помешает. Я ведь и на самом деле не знала дороги дальше. Деревня, рядом с которой находится усадьба, на карте была обозначена крохотной точкой, ни панорамы, ни каких-то сведений в интернете о ней я не нашла. А усадьба и вовсе нигде не упоминалась. До Степаново я еще доехала, а вот дальше требовалась помощь.
Прохоров думал недолго. Будто решал, есть ли у него какие-то важные дела на вечер, или посмотреть, как две москвички будут разглядывать туалет на улице, ему хочется больше. Любопытство и жажда зрелищ победили.
– Поехали. Там как раз сейчас Петрович диспансеризацию проводит, назад меня подхватит.
Очевидно, Петрович – это местный врач или фельдшер. За зданием администрации я видела одноэтажное кирпичное здание с нарисованным на стене зеленым крестом. Должно быть, ФАП, вотчина неизвестного мне еще Петровича.
С Юлькой Прохоров поздороваться не забыл. То ли окончательно пришел в себя, то ли был настолько очарован ее красотой. Юлькиной красотой все очаровывались, вне зависимости от пола и возраста. Одни огненно-рыжие волосы до пояса чего стоили! А дополняли это великолепие точеные черты лица, тонкий нос, пухлые губы, бледная кожа с милой россыпью веснушек на щеках и огромные зеленые глаза в обрамлении пушистых темно-рыжих ресниц длиной в полметра и двух тонких бровей такого же цвета. Родись Юлька лет на триста раньше, ее непременно сожгли бы на костре, сейчас же замирали от восторга, впервые с ней встречаясь. И даже изуродованные болезнью ноги не портили впечатления. Обычно, когда люди их замечали, они уже до того были очарованы, что на ноги просто не обращали внимания. Кто посмотрит на неестественно вывернутые колени, когда можно смотреть на ямочки на щеках?
В плане внешних данных мне повезло меньше: волосы и глаза были бледнее, ресницы – короче, веснушки, особенно летом, сливались в большие пятна, от чего в летнем лагере меня однажды обидно прозвали Курочкой Рябой. Мужчины никогда не оглядывались мне вслед, а женщины порой давали непрошенные советы о том, как можно вывести веснушки. Но я могла ходить, а потому завидовать сестре не было ни единой причины.
Юлька и староста болтали всю дорогу до маленькой деревни под названием Востровка. В основном болтала Юлька, а Прохоров зачарованно слушал, и мне не удалось выяснить никаких деталей ни об усадьбе, ни об Агате Вышинской, о которой до сих пор не было известно ровным счетом ничего.
Я же осматривалась вокруг. Если дорога, ведущая к Степаново, проходила через лес, то от Степаново до Востровки скорее через болото. Деревья здесь были не такими высокими, уже не сплетались верхушками над головой. Напротив, чем ближе мы были к Востровке, тем чахлее они выглядели. Тонкие, искривленные в разные стороны, они чем-то напоминали мне Юлькины ноги. Будто тоже с самого рождения, с первого семечка были поражены неведомой болезнью, росли вопреки природе, каждый день сражались за жизнь.
– Ой, а что с лесом? – спросила Юлька, разглядывая проплешины между деревьями.
– Так ведь багна тут, – пояснил Прохоров. – Торфяное болото. На таких густой лес не растет. А что вырастет, то погибнет от пожара. Когда торфяники горят – страшное дело. Огня не видно, все под землей, а живое гибнет. Только по запаху и узнаем, что снова горит.
