будешь делать, коль ребёнок не хочет учиться. Тогда Кантор попытался приспособить его к ремеслу, но после того, как Моисей раскроил подкладку к парадному мундиру господина майора местных жандармов, папаша ему сказал:
— Вот сижу я и думаю, убить тебя палками по башке или привязать к воротам гимназии за пять минут до прихода господина директора. Что лучше?
Но Наум был добр сердцем и ничего мальчишке делать не стал, тем более что остальные дети — поглядите, люди, позавидуйте, лопни ваши глаза, чтобы у вас такие были, кормили вас в старости. В общем, господин Кантор махнул рукой на дочь Розу и сына Моисея. А дети росли себе и росли. И в один прекрасный день выросли эти два урода в большой позор для Наума Кантора. А случилось это так. Наум кроил что-то или шил, как обычно, с удовольствием и любовью, время от времени врезая линейкой по язвительной морде ученика. Настроение у него было прекрасное. А день шёл к обеду. Наум уже был готов крикнуть жене, чтобы ставила на стол обед, как в мастерскую вошёл Алех — умный сын, и, склонившись к поросшему седыми волосами уху отца, зашептал:
— Папаша, не упаньте в апоплексическом ударе, ибо ваш сын Моисей покрыл ваши седины нескрываемым позором.
— Что ты мелешь, учёный дурак, языком своим поганым или тебе не известно, что твоего деда, моего отца, задавил дилижансом пьяный молдаванин, после чего твой дед ещё был и ограблен. И это когда ему исполнилось восемьдесят. А твоя бабка гуляла на свадьбе, когда ей было девяносто два. Зачем же мне тогда твой апоплексический удар в мои молодые пятьдесят лет?
— Папаша, что вы лаете мой язык, не зная дела, и приберегите свою ругань на чуть попозже.
— Ты мне скажешь, что за позор обрушился на мои седины или будешь чепуху молоть?
— Папаша, пойдемте в сарай — там ваш позор.
— Ты забыл, наверное, дурень, что мне время кушать бульоны, как мне сказал тот доктор, что женился на дочери гробовщика, после чего гробовщик сильно разбогател и умер, когда зять взялся его лечить.
— Папаша, не будьте упрямее обоих соседских ослов. Пойдемте в сарай, и вы сразу расхотите свои бульоны.
Наум Кантор был удивлён такой настойчивостью сына, который обычно был почтителен с отцом, и, наконец, согласился пойти в сарай, где он обнаружил своего старшего сына Соломона с увесистым дрыном в руке, всхлипывающую жену, сына Моисея с синяком под глазом и дочку Розу в исподнем. Что сразу бросилось в глаза Науму, так это то, что все удручены и ждут его.
— У-у, — завыла жена, увидев главу семейства, — чтобы вы все поздыхали вместе с телёнком, что подох в мае, как только моё чрево могло вынести таких детей, что покрывают седины своего отца позорами!
В унисон ей завыла и дочь Роза, но значительно мелодичнее и выше, чем мать.
— Э-э, глупые бабы, что воете, как молдавский оркестр на похоронах, чтобы вас пораскорячило. Скажите мне, где мой позор в моем сарае, и я пойду есть бульоны, — произнёс Кантор, немного нервничая.
Но осмотрев всех присутствующих, он понял, что никто не хочет объяснять ему, в чём его позор. Даже старший сын Соломон отвёл глаза.
— Ладно, любимый сын мой Алех, скажи мне ты, если ты всё время носишь книжку под мышкой и очки, что здесь произошло и почему я не могу идти есть свои бульоны?
— Папа, да что вы со своими бульонами, как дурень с писаной торбой.
— Ну, так скажи мне, что происходит в моём сарае?
Сын вдохнул воздуха побольше и произнёс:
— Папа, ваш глупый сын Моисей покрывал вашу дуру дочь Розу, когда мы их застали с Соломоном, — молодой человек говорил, стараясь не глядеть на отца.
— Что значит «покрывал»? — спросил отец, леденея сердцем.
— Как бык покрывает тёлку, — еле выдавил из себя Алех.
Наум вытаращил глаза на своего умного сына, как будто это он совершил этот мерзкий поступок:
— Сын мой, зачем же ты мне говорил сегодня про апоплексический удар, тем более перед обедом, — простонал Кантор, хватаясь за сердце.
— Папа… — только и смог произнести сын в ответ.
— Боже мой, Боже мой, — запричитал Наум, когда осознал, что произошло, затем заорал на своего непутёвого сына Моисея. — Как ты мог, негодяй, она же твоя сестра⁈
К нестройному хору завываний женщин присоединился уже почти мужской басок Моисея.
— Прекрати рыдать, негодяй, и скажи, зачем ты это сделал? — отец стал потихоньку приходить в себя и теперь его душу посетил праведный отцовский гнев. — Сучий сын мой, ответь своему отцу, зачем ты обесчестил свою сестру и всю свою семью?
Тут Моисей заревел ещё громче, уже уверенно перекрывая мать и сестру, вместе взятых. По его румяным щекам потекли крупные слёзы. В общем, он до конца прочувствовал ситуацию и понял, что трёпки ему на этот раз не избежать и одним синяком, который ему уже поставил старший брат, дело не кончится. Тем более что отец и Алех стоят в дверях сарая и ему мимо них не проскочить, будь он даже кошкой.
«А как хорошо всё начиналось, — думал Моисей, хороня последние надежды на бескровный исход дела. — Надо было дуру в рощу вести, а теперь всё пропало».
Папаша тем временем отобрал у старшего сына палку, которую тот до сих пор держал в руках:
— Ну, так что, ты скажешь, зачем ты совершил эту богомерзость, или мне тебе врезать и посмотреть, что треснет быстрее: твой хребет или эта палка? — спросил Наум.
— Хо… — всхлипнул сын.
— Что «хо»? — продолжал задавать вопросы отец.
— Хотелось, — давясь слезами, произнес сын, — сильно.
— Хотелось? — завизжал Наум.
— А что, всем можно, а мне нет? — заревел ещё громче Моисей.
— Что? — прохрипел глава семейства. — Кому можно? Что можно?
— Всем, — продолжал завывать сын, — всем пацанам с нашей улицы. Все хвастаются, а некоторые аж по два раза, а надо мной смеются, говорят, что сапожник без сапог, а я всего первый раз хотел попробовать.
— Господи, пусть мои уши этого не слышат, — прошептал Наум и перед его глазами поплыли круги, — пусть мои уши этого не слышат, чтоб я лопнул.
— А что же она
