Сын змеи - Рони Ротэр

Астид склонился над телом одного из мертвых эльфов, выдернул из его ножен кинжал, подержал, примериваясь.

— А, зараза. Рука плохо слушается. Разрезы будут неровными. Ну да ничего, ему уже все равно. Сейчас подтащу поближе, чтобы ты ничего не упустил.

Временами морщась от боли, Астид потрошил мертвое тело на глазах парализованного, охваченного ужасом эльфа.

— Ты глаза-то не закрывай, не то щепки в них вставлю. Наблюдай, падла. Не темно тебе? Хорошо видно? О, гляди, печенка. В точности, как человечья. Кишок тоже равное количество. Ну-ка, ну-ка, — Астид запустил руку поглубже. — Вот оно, сердце. Хм, ничего особенного не вижу. Как видишь, все-то у вас, как у людей — те же кишки, дерьмо, вонь. Какой из этого делаем вывод? Ни черта вы не особенные. Разве что уши да лица ваши… Вы с таким презрительным выражением рождаетесь, что ли? Как же я ненавижу ваши высокомерные лица! Может, вот так с них немного сойдет спесь?

С этими словами Астид обвел ножом вокруг холодного лица, рывком сорвал с него кожу, и, смяв, швырнул на землю, к ногам золотоволосого.

— Да. Так намного лучше. Совсем, как человек. Понимаешь, ты, твое высокородие? Абсолютно такой же. Давай второго поверим, вдруг его иность глубже запрятана. Неплохой каламбурчик, получился, а?

Лошади храпели и фыркали на запах крови. Полукровка приволок второе тело.

— Нет. Ты погляди. И этот слеплен совершенно по тому же образу и подобию. Хотя… Я же проводил опыт на мертвых. Может быть, если из тебя вытряхнуть твои потроха, ты встанешь и спокойно пойдешь домой? Может, в этом ваша исключительность? Давай проверим! И чуть не забыл — я же обещал кое-что поменять в твоем облике.

Эльф распахнул рот в безмолвном крике, когда полукровка сделал первый надрез.

Астид вернулся в гостиницу к вечеру следующего дня. На чужой серой лошади, с разбитым лицом, синяками на теле и кое-как перевязанной, подвешенной на ремне правой рукой. По стальному блеску глаз Гилэстэл понял, что месть состоялась. Он ни о чем не спросил, только тепло обнял полукровку, а потом осмотрел его раны.

Астид, благодарный Гилэстэлу за заботу и понимание, не стал рассказывать о том, что он сделал с убийцей Наллаэн. Но вскоре по Златолесью и его округе поползли жуткие слухи о кровожадном оборотне, что сдирает кожу, вырывает внутренности и уродует до неузнаваемости лица путников, которых ночь застигла в дороге.

Стоя у могилы, в которую опустили тело Наллаэн, Астид мрачно косился в сторону склепа, где провел злополучную ночь. Раненая рука, перевязанная и подлеченная Гилэстэлом, почти не болела. А вот разорваннаяна части душа причиняла невыносимые страдания. Успокаивающие снадобья, которыми поил его князь, снимали лишьтелесную боль.

— У неё был кто-то из родных? — спросил Астид Вантада, стоявшего рядом. Тот пожал плечами. Лицо у трактирщика было неподдельно скорбное.

— Не знаю. Она иногда Лилит-паучиху поминала. Еду ей кое-какую, бывало, на кухне брала.

— Лилит? — переспросил Астид. — Кто такая?

— Эльфка полоумная. Но кружевница знатная. За красильной слободой живет. Её там все знают. Девки в Кострищев день гадать к ней ходят.

Покидая кладбище первым, Гилэстэл оглянулся на Астида.

— Тебе необходимо поспать. Её уже не вернуть. А тебе нужен отдых.

Астид потерянно кивнул. Потом пробормотал:

— Я хочу найти эту Лилит. Сказать ей, что Наллаэн… Что её нет. Вы не пойдете со мной?

— Я? — хмыкнул полуэльф. — Астид, у меня есть дела поважнее, чем наносить визитыполоумным гадалкам.

Проводив взглядом удаляющегося князя, Астид вынул из-за пазухи купленное накануне украшение. Наллаэн так и не увидела этой красоты. Он подумал, и, спрятав брошь, отправился в красильный ряд.

Астид пробирался по узкой улице, завешанной сохнущими мотками пряжи и холстами. Под навесами сохли вязанки трав, служащие сырьем для краски. Пахло влажной тканью, паренойтравой и кислятиной.

— Тронутая Лилит-паучиха? — почесал плешивую голову красильщик с изъеденными руками. — Да вон её дом, в конце улицы, с цветной дверью.

Астид поднялся по двум шатким, потрескавшимся ступенькам. Дощатая дверь, словно паутиной, была оплетена тонкой замысловатой сеткой из плотных цветных нитей. Кое-где в ячейках висели костяные шарики, постукивая о дерево под ветерком.

Полукровка стукнул, подождал ответа, от нечего делать разглядывая переплетения узелков. Ответом была тишина. Астид потянул дверь за массивную ручку, и она послушно открылась, впуская его внутрь.

Большая комната, в которую попал Астид, была пестра, как летний луг. Повсюду лежали и висели, шевелясь под сквозняком, плетеные из разноцветных нитей кружева, пояса, коврики разных размеров, нитяные талисманы всех форм и размеров с вплетенными в них перьями, камушками, ракушками и бусинами. На стены комнаты были нанесены многоцветные линии, складывающиеся в странные, неизвестные символы. От орнаментов — геометрических, растительных, астральных — рябило в глазах. Пестрые узоры туманили разум. Астид зажмурился, потряс головой.

— Есть кто?

Голос в заполненной комнате прозвучал глухо.

— Входи.

Он оглянулся туда, откуда шел звук. И в кресле у окна, занавешенного узорной салфеткой, увидел…. Наллаэн?

— Наллаэн?!

Изумлению Астида не было предела. Он шагнул к ней, приглядываясь. Те же волосы, овал лица, губы. Нет. Все же — нет. Сидевшая в кресле эльфийка — чистокровка, хоть и очень похожая на Наллаэн, выглядела намного старше. Не лицом, нет. Глазами. Синие, огромные, они были полны такой печали и страдания, что Астиду стало жутко. У ног женщины стояли несколько корзиночек. От них к белым рукамтянулись разноцветные нити, из которых она что-то плела. Набравшись смелости, Астид пробормотал:

— Простите. Я…

— Ты пришел сказать, что Наллаэн умерла, — ровным голосом произнесла мастерица.

— Вам уже сообщили? — смешался Астид.

— Мне никто не сообщал, — продолжая свою работу, ответила она. — Я знаю.

— А вы…

— Наллаэн моя дочь.

— Дочь? — смешался Астид. — Она никогда не говорила мне о вас.

— Ты говоришь так, словно пробыл рядом с ней вечность.

— Я бы пробыл с ней две вечности. Она была бы со мной счастлива.

— Счастлива? С тобой? С убийцей, одержимым жаждой крови? С извергом, который наслаждается чужим страхом и болью?

Руки эльфийки не выпускали нить ни мгновение. Она поддевала нити челноком, и, перекидывая их с пальца на палец, сноровисто плела новый талисман. Астида охватил суеверный ужас.

— С чего вы взяли, что я убийца?

— Запах смерти. Прошлой и будущей. Ты источаешь его. У тебя глаза душегуба.

Астид не знал, что ответить ей. А она вдруг сказала такое, от чего по его спине словно провели куском льда:

— Если умрет принц, умрут еще трое.

— А если он останется жить? — помедлив,