закричал Карагозов Юра. – Как тебе, старику, живётся? Говорят, у дедов второе жизненное дыхание открывается. Выпить могут полтора литра без закуси и ничего им. В городе на молодых женятся, если зарабатывают прилично. Ну, иди к нам. А то, небось, в башке туман и вращение окружающих предметов. Хлебни портвешка с пивом. Вот рыбка вчерашняя. Тут Алик на ночь оставил. На нашем столе. И Петровна убирать не стала. Давай!
– Фокус показать? – засмеялся Шанин Витюша.– Ап! Оппа – на!
Он элегантным, как ему показалось, движением изъял из карманов стакан и почти полную бутылку «московской». Потом аккуратно, двумя пальцами достал огурец и медленно опустил его в тарелочку рядом с вяленой рыбой.
– Мужик! Уважаем! – похлопал его по плечу друг Карагозова, тихий, молчаливый мужик пятидесятитрёхлетний Костя Бабенко. Он уже давно нигде не работал и жил днём в тошниловке, а ночью – где повезёт. Брат жены, здоровенный бык лет тридцати, кузнец с МТС, поломал ему два ребра, выбил зуб и кулаком рассёк щёку. Сейчас на этом месте был у Кости шрам как у гангстера из импортных фильмов. В городе их показывали дня два, а в сёлах месяц, не меньше.
Короче – выгнали Костю из дома за бухаловку. Он под сильным градусом к бабе своей был суров и даже часто таскал за волосья. Причём ни за что. Женщина Людмила Бабенко была тихой, умной, терпеливой и завидно хозяйственной. Не выдержала и позвала брата только через год после нарастающих по мощности издевательств. Только когда муж потащил её за косу и вписал головой в дверной косяк. Она неделю пролежала в больничке, а потом предложила Косте развестись. Это его крайне обидело и он разбил об стену весь большой китайский фарфоровый сервиз, оставшийся в память от покойной мамы Людмилы. Она оделась и пошла за братом Гришей.
Откуда что бралось у них в тошниловке на столе Витюша не следил, а потому не понимал. И вино несли, и сыр голландский, редкость деревенскую, пиво, резаный шмат сала с перцем доставил добрый товарищ на газетке. Помидоры и капусту солёную. Много чего. Такое только по праздникам пьяницам достаётся. И то не всегда и не всем.
– А чего такого стряслось? – поинтересовался Витюша у Карагозова.– Праздник, что ли, какой? Жратва праздничная. Галина Петровна уборку делает в выходном платье и дорогущей кофте. Что я пропустил?
– Мы ж пятого к твоему дню рождения деньги копили и подарки закупали. Пить было не на что. А пятого декабря был день советской Конституции СССР, – Юра улыбался и резал потоньше ломтики сала, и размещал их на кусочках чёрного хлеба.– Отмечаем задним числом после твоей днюхи. Не отметить Конституцию нельзя. Это ей благодаря мы – свободные советские люди и делаем всё, что хотим. Вот мы тут все хотим сдохнуть от пьянки. И никто нас не ругает, в тюрьму не сажает и даже не стыдят на заседаниях профсоюзных комитетов. Потому, что почти всех из наших дружбанов, которые проживают днями в этой тошниловке, давно погнали с рабочих мест, а на свежем воздухе и у нас в заведении нет профсоюзов. Но мы ведь не перестали иметь право на труд? Нет! Захотим – бухать завяжем и на работу, да? А, главное, не потеряли мы право на отдых! Что мы вот, например, сейчас и делаем от души! Добрая страна, человечная конституция.
Витюша слушал, кивал головой, пил и от пуза ел. Где то через час в дверях вместе с холодом возник Хохлов.
– Шанин Витёк, иди сюда, дорогой, – и закрыл дверь с улицы.
– А? – вышел Витюша. – Ну?
– Спасибо от всей милиции за помощь! – пожал и долго тряс его руку Хохлов.– Леший уже у меня в КПЗ. Он там, в баньке деда Кропотова, комнату себе сварганил. Нары, тумбочку сам сделал и стол, буржуйку с тонкой трубой поставил. Умный, блин!Рассчитал, что я искать его в Семёновке не буду. Всем ведь растрепал, что далеко уедет. Чтобы и я на эту туфту клюнул. А уже выехал из Притобольского следователь. Допросит и увезёт его в райцентр. Всё. Ты дело сделал. Честное. Справедливое. Без тебя бы я его долго ещё ловил бы. Благодарственную грамоту получишь из района. И не переживай. Ты не предатель. Ты честный законопослушный гражданин. На таких страна держится.
Он приобнял Витюшу и ушел. Шанин Витя долго стоял возле закрытой двери. Ему было противно. За себя. Не так он представлял доблестный шаг мужской. И хоть вдолбил ему Хохлов, что он не предатель, чувствовал Витюша, что слил товарища своего мусорам и тюремщикам как прокисшее молоко, из которого вполне могла получиться хорошая простокваша. Напрасно слил. Подло. Он дернул дверь зло и резко. Пробился между веселящимися корешами к своему столу.
– Полный налей,– угрюмо сказал он Карагозову. – Самогона. Мишку Лешего поймали, судить будут. Себе налей и Косте тоже. Мальцева помянем и Михе пожелаем выжить на зоне.
– Ты не переживай, – обнял его за плечи Юра. – Я знаю, что это ты помог Хохлову его взять. Слухи как-то долетели до народа в тошниловке. Вот кто и кому про это рассказал – не ясно. Не сам же Хохлов. Но ты не холуй у легавых. Мишка пришиб Жеку. Я недавно сам с Хохловым разговаривал. Случайно возле клуба встретил. Я у киномеханика червонец занял на два праздничка. Старлей сказал как дело было. Пальцем убить можно. Есть такие приёмы. Мишка его сделал случайно, не зная и не ведая. Но вот прикинь. Идешь ты по лесу и на тебя вдруг падает гнилое дерево. И ты труп. Случай. Несчастный, но случай. Вот Мишка его, как то дерево, случайно грохнул. Так человека с той поры нет же больше на свете. Мальцева за такой пустяк – на небеса? Не шибко борзо? Вообще не прёт, если глянуть на дело по человечески. А Женька мог бы жить ещё. Мишка не Бог, чтобы жизнь отнимать. Потому – не журись. Его бы позже, но всё равно поймали.
И он одним глотком выпил стакан самогона. Костя повторил. Витюша так не смог, но стакан осушил и сказал вроде бы сам себе, но не известно о ком.
– Сука!
Отметили задним числом основной кодекс жизни советских людей крепко. Алику пришлось позже заведение закрыть. Не хотели мужики расходиться.
Ночевал Витюша с Костей на элеваторе в бурте пшеницы. Тепло было и сторож на ночь пять анекдотов рассказал. Может и больше, но Витюша уснул. Спал без снов, но Костя утром рассказал, что кричал Шанин, пока
