ходят незамужние?
— Мам, Дамир предложил развод, не я.
Я специально утаиваю все остальное. Смотрю на маму и думаю, как я могла быть такой глупой и надеяться, что мать встанет на мою сторону? Если бы я проговорилась про ребенка, то она бы в следующую секунду сорвалась бы звонить Дамиру в надежде, что он вернется.
Я здесь, кажется, одна думаю про малыша и про его будущее…
— Дамир просто на эмоциях сказал, ясно? Ты должна поговорить с ним!
— Не должна, хватит! Все кончено…
— Дура! — сокрушается мать. — Ты хоть знаешь, как тебе повезло встретить такого, как он? Богатого, красивого, обходительного. Да он же пылинки с тебя сдувал три года! Ты послушай мать, значит, чего-то ему не хватало с тобой! Но это можно исправить! Понимаешь?
Во мне копится злость — словно невидимый метан, который вспыхивает от искры. Я злюсь, зная, что если позволю себе перестать, то расстроюсь, расплачусь и позволю маме убедить меня, что я никто… Без Дамира, без мужа, просто никто.
— Он хочет развестись, и я сказала, что дам ему развод. Все.
— Вам нужно остыть, — мама как будто не слышит меня.
Впрочем, и я сейчас ощущаю себя словно наедине с незнакомым человеком.
Внешне мама все та же, я чувствую нотки шампуня, которым обычно пахнут ее волосы, вижу на запястье резинку (она цепляет ее на руку, чтобы в случае чего быстро собрать волосы в пучок). Даже ногти у нее накрашены в любимый розовый оттенок. Но между нами непробиваемая стена. Как так получилось, что Карина понимает меня лучше? У меня сжимается горло, но не от обиды на Дамира или на судьбу, я готова заплакать из-за мамы.
Из-за ее холодности и безразличности.
— Бывает, бывает, что сложно и обидно… Но ты думаешь, за семью не нужно бороться? Можно просто психовать и уходить как пятиклашка? Дочка, если бы я ставила свою гордость выше семьи, то у тебя не было бы отца с шести лет!
— Что?
— Именно то, что ты подумала. Если я тебе не рассказывала про измены твоего папочки, это не значит, что их не было, — в голосе мамы появляются нотки удовлетворения. И несмотря на весь шок, ужас и пустоту, которую я ощущаю, я не могу не злиться на нее, что обрушила на меня правду в такой момент.
Решила использовать измены отца, чтобы убедить, будто это нормально?!
— С меня хватит, я иду спать, — говорю я, хотя еще нет даже семи.
Но если бы моя мама хотя бы когда-то считалась с моими желаниями. Нет.
Она идет за мной, продолжает сыпать соль на рану, вспоминая свои обиды на отца.
И каждый раз она настаивает — если бы ушла от отца, то у меня не было бы семьи. Через пять минут (а, может, спустя вечность) я сажусь на заправленную кровать, которая пахнет свежестью, и сдаюсь. Из глаз градом начинают катиться слезы, а перед глазами встает образ малыша — почему-то сейчас я вижу девочку — и его недовольного личика. «Так ты ушла от папы и теперь у меня нет папы?» — спрашивает воображаемый ребенок. Я утираю слезы, но не могу остановиться.
Проходит не менее двух часов взаимного молчания, прежде чем Дамир решается поговорить с братом. Он берет в охапку две банки прохладного пива и стучит тихонько в гостевую комнату. Думает про себя: если брат спит, так тому и быть.
Но на его стук сразу же отзываются…
Дамир толкает дверь и с удивлением видит брата ни разу не сонным.
— Часовые пояса, — поясняет он и снимает наушники.
Перед Тимуром на кровати лежит планшет, на котором он смотрит какой-то сериал. Брат поджал под себя колени и наклонился к экрану, чтобы выключить сериал. Дамир садится с другой стороны по-турецки и передает брату банку пива.
Их окружает почти полная тьма, но так даже легче рассказывать…
— Как раньше, да? — усмехается Тимур.
Дамир невольно вспоминает, как несколько раз в год они стабильно проносили в комнату контрабанду (сладости, позже журналы для взрослых, а затем и алкоголь в маленьких плоских упаковках), запирались в комнате Тимура и занимались «запрещенными вещами». После таких вечеров Тимур ходил довольный собой, а Дамира терзали сомнения, мол, может быть, отец прав, что запрещал им курить или пить, а они не понимали…
Дамир за последние две недели часто вспоминал отца, стараясь найти поворотный момент, после которого все пошло не туда. Но постепенно приходил к безутешному выводу: не было никакого поворотного момента, Дамир раз за разом делал выбор в пользу своего отца, и так пришел к развалу уже своей семьи.
Он, наверное, всегда знал, что быть одновременно сыном своего отца и отцом собственного сына — не получится.
— Я облажался, Тим, — говорит Дамир, срывается, закрывая лицо руками. — Я так облажался с Виталиной… Слов нет.
Но слова находятся.
Дальше они выходят из него почти потоком. Даже если бы захотел, наверное, не смог остановиться. Оно копилось с самого первого дня шесть месяцев назад, когда отец позвал Дамира к себе и заявил, что «так продолжаться не может».
Он указал Дамиру на неспособность Виталины «произвести потомство». Он так и сказал — потомство. Отец заявил, что Дамир не сможет и дальше работать в фирме, если останется с Виталиной, если не позаботится о том, чтобы в семье «родился продолжатель рода» Сергеевых.
Рассказывая это, Дамир постоянно сбивается. Ему самому ситуация кажется бредовой, однако брат не смеется, не задает вопросов, он через это прошел.
— Я знаю, что ты скажешь, что я мог бы бросить все ради нее…
Тимур молча присасывается к пиву.
— Давай дальше.
После этого Дамир начал думать, как оградить от боли Виталину.
Если им, так или иначе, придется расходиться, то она не должна жалеть о нем, жалеть о разрушенной семье. Дамир решил перечеркнуть хорошее, что было между ними, сделать так, чтобы Виталина в итоге возненавидела его. И сама ушла.
— Не было измены, Тимур. Была постановка, которая еще и сорвалась…
— О чем ты?
Выпив едва ли не полбанки одним махом, Дамир продолжает…
Он воспользовался услугами секретарши, которая давала понять, что «на все готова ради него». Объяснил, что нужно подстроить измену, Марта предложила сделать это у него дома, чтоб наверняка.
— Ты собирался с ней переспать дома? И в чем ужасно хитрый план заключался? — спрашивает Тимур, недобро хмуря глаза.
— Я не собирался… План был просто оставить улики. Понимаешь? Помятую постель, женские духи
