лучи согревают кожу и слепят глаза, заставляя меня щуриться. Высунув от усердия кончик языка, Варя сосредоточенно выкапывает лопаткой сорняки и обрезает сухие бутоны на розах нежно-розового оттенка, почти такого, как ее собранные в небрежный пучок волосы. Почувствовав мой взгляд, она поднимает голову и с широкой белозубой улыбкой, шепчет одними губами: «
Доброе утро…»
— Доброе утро, Максим, — смутно-знакомый женский голос пробивается сквозь плотную пелену сна. Осторожное прикосновение теплых пальцев к моей руке запускает процесс стремительного пробуждения. Образ улыбающейся Варьки рассевается и полностью исчезает, сменяясь четким силуэтом Киры Баженовой.
— А ты здесь откуда? — хрипло спрашиваю я, и, сморгнув остатки сна, фокусирую взгляд на бледном лице художницы. Она выглядит осунувшейся и измученной, словно всю ночь провела возле моей койки. Какого хрена, спрашивается? В реанимацию не пропускают посторонних. Точнее, вообще, никого не пропускают. Но Кира — абсолютно точно не видение и не сон. Она определённо реальна, как и халат кипельно-белого цвета, наброшенный на узкие плечи.
— Я хотела вылететь к Тегеран, но отец не позволил, — в пепельно-серых глазах клубится беспокойство, уголки не накрашенных губ нервно дергаются. Придвинувшись вместе со стулом к кровати, она крепче сжимает мою ладонь. — Боже, Макс. Я чуть с ума не сошла… Ты мог погибнуть там.
Отец не позволил… Отец. Проснувшийся мозг цепляется за ее слова, выстраивая недостающие фрагменты. В памяти на быстрой перемотке проносятся события вчерашнего дня.
«У вас весьма влиятельные покровители, Максим.»
«Мой отец — тридцать лет в политике, занимает руководящий пост в аппарате президента.»
Последний пазл встает на место. Вот значит, кому я обязан своим чудесным спасением.
— Папочку напрягла, — уставившись в потолок, озвучиваю только что сделанный вывод.
Кира не спорит. Выходит, я попал в яблочко. Черт, это пиздец, как странно, учитывая, что она не объявлялась больше двух лет, окончательно пропав с радаров. Я наивно полагал, что Баженова смирилась и переключилась на кого-то еще.
— Как ты узнала, Кир? Следишь за мной?
— Не за тобой, а за твоей карьерой, — оскорбленно поправляет она. — Я хотела вылететь в Тегеран вместе с… — осекается, так и не договорив.
— С майором Никитиным и ГРУшниками? — криво усмехнувшись, заканчиваю за нее. — Отец не разрешил?
Кира кивает, шумно втягивая воздух.
— Мне интересно, что ты ему обо мне наплела, раз он решил лично вписаться?
— Ничего такого, — горячо заверят Баженова, но быстро сдувается. — Я сказала ему правду.
— Какую правду, Кир? — устало интересуюсь я, продолжая рассматривать матово-белый потолок.
— Что ты особенный для меня человек, — сдавленно сипит Кира. — Папа давно об этом знает, Максим, и, разумеется, не мог остаться в стороне, когда твоя съёмочная группа попала под обстрел йеменской радикальной группы. Кто-то сдал маршрут. Саудиты подозревают твоих друзей…
— Это чушь, — перебиваю я, раздраженно взглянув на побелевшую Баженову. — Мы не военные корреспонденты, и у нас нет связей с боевыми группами.
— С тебя сняты все подозрения, — растерянно лепечет она. — А остальными будут заниматься представители Франции, — почти слово в слово повторяет то, что сказал мне Никитин. — Отец не может им помочь, но, если для тебя это важно, он будет держать нас в курсе событий. Как только их освободят, ты узнаешь об этом первым.
— Спасибо, — хмуро бросаю я и говорю то, что должен: — За всё спасибо, Кир.
— Я делала это не ради твоей благодарности, — ее глаза наполняются слезами. — А потому что могла. Пусть с помощью отца, но главное же не это, а результат. И ради бога, не думай, что теперь ты мне что-то должен. Я не настолько одержима. У меня есть мужчина, и я с ним очень счастлива.
— Я рад за тебя, — отвечаю, не кривя душой.
— Я тоже… рада за себя, — она вымученно улыбается и отводит взгляд в сторону, заставив меня усомниться в правдивости ее слов.
Женская душа — потемки, и я допускаю, что могу ошибаться в своих наблюдениях. Когда-то я крупно просчитался, убедив себя, что Варя не может быть счастлива ни с кем, кроме меня. Но она счастлива — все с тем же Владом, за которого вышла замуж в прошлом году. В этом сразу после получения диплома, Варя родила ему сына, а я по-прежнему мотаюсь по миру в поисках сенсационных снимков и меняю женщин как перчатки.
Карьера идет в гору, я востребован и известен в определённых кругах, получаю самые интересные задания и работаю с лучшей командой, мои снимки публикуются в крупнейших международных издательствах, набирая миллионы просмотров. Все сложилось именно так, как я мечтал и даже лучше, в разы лучше, но ощущение окрыленности и бешеного восторга, присутствующих в начале моего пути, с каждым годом становится достичь все сложнее.
Я не чувствую, что двигаюсь в верном направлении, и это притупляет стремление действовать. Свобода творческого полета в мировом масштабе оказалась такой же глянцевой пустышкой, как и в Москве. Слишком о многом нельзя говорить, слишком много запрещено освещать, слишком часто приходится молчать, когда хочется кричать о наблюдаемой несправедливости на весь мир.
Я всего лишь крошечный винтик в устоявшейся системе, где каждый шаг строго контролируется инструкциями и регламентом. Это не та свобода самореализации, которую я искал. И чем дальше, тем глубже во мне прорастает разочарование.
Люк говорил, что я постепенно приближаюсь к стадии выгорания, свойственной многим творческим людям, и заверял, что после начнется новый подъем и всплеск энергии. Надо просто переждать и не утонуть в депрессивных мыслях. Не рубить с горяча и делать то, что умею лучше многих.
Где он сейчас со своими мудрыми советами? Смогут ли французские спецслужбы вернуть его и Рауля в Париж?
— Странно, что никто из твоих родственников не приехал тебя навестить, — озадачивается Кира, вырывая меня из состояния глубокой задумчивости.
— Я попросил им не сообщать. Зачем зря нервировать близких? Для них я в Париже, занимаюсь подготовкой к выставке.
— Зря нервировать? — возмущенно вспыхивает Баженова. — Макс, ты получил серьезные ранения и едва не погиб. Это не какая-то мелкая неприятность! Ты не должен сейчас быть один. Тебе нужда поддержка и забота родных.
— У меня всё в порядке, Кир, — твердо отрезаю я. — Чувствую себя гораздо лучше. Шрамы срастутся, а это… — рефлекторно касаюсь марлевой повязки на правой стороне лица. — Это уберут.
— За один раз не уберут. Я говорила с твоим лечащим врачом. Шрам все равно останется. Не такой заметный, но тебе придется объяснить родственникам, откуда он появился, как и остальные. Из тебя вытащили тридцать осколков, Макс. И ты не в порядке, а все еще в реанимации.
— Мне насрать на шрамы, Кир, — раздражаюсь я. — Мои друзья застряли в Саудовской Аравии, и, пока я валяюсь тут, болтая
