— Я попробую.
— Нет, не попробуешь, старик. Ты это сделаешь, и точка.
Что-то в тоне Штурмера заставило Джонии задуматься. Они молча переглянулись.
— Если б этот пакостный участок не был таким трудным, я бы повел дальше, сам понимаешь. И не тратил бы нервы, передавая тебе руль, после того как ты так мило бросил меня, когда перегрелось колесо. Но рейс слишком тяжел, и один я не справлюсь.
— Я боюсь. Я болен, болен. — Джонни закашлялся, не в силах произнести больше ни слова. Лицо его сделалось студенистым и задрожало. Он повторил: — Я болен.
— Болен или нет, сегодня ты поведешь машину или подохнешь. Здесь не бюро плакальщиков, они остались в Лас Пьедрасе, и мы не их филиал. Послушай, не будь ты мне нужен, давно бы тебя пристукнул. Понимаешь: пристукнул!
— Догадываюсь, — прошептал Джонни.
— Но все-таки я не допущу, чтобы наше дело сорвалось только потому, что ты распустил нервы. Ответь мне: если бы тебе пришлось доставать деньги зубами из кучи навоза, стал бы ты их доставать, а? Так вот, ни в каком навозе они не лежат, они — в небольшом сосуде с мгновенной смертью, который ты везешь на своей шее и который может взорваться в любое время. Например, сейчас.
— Заткнись!
Джонни крикнул это совсем негромко: казалось, стон вырвался из его груди и опалил горло. Штурмер пожал плечами.
— Не будь ребенком, ты уже вышел из этого возраста. Мы сделаем вот что: я доведу эту бомбу на колесах до нужной скорости. А потом на ходу передам руль тебе. Это не трудно, и не такая уж это акробатика. Потом я сяду рядом с тобой и буду дрыхнуть. Я не намерен всю жизнь тащить за собой этот ящик со взрывчаткой.
— Да, но...
— Нет, Джонни. Заметь, я не говорю тебе: сделай так, иначе... Я говорю тебе: ты это сделаешь, и точка. Ты сам будешь благодарить меня. А если нет, значит не судьба. Понял?
Джонни медленно шел рядом с плавно отходящим грузовиком. Его фонарь — американский военный фонарь — имел приспособление для регулирования яркости. Четкий луч освещал дорогу на тридцать шагов вперед. Но тени придавали каждому бугорку, каждой ямке фантастические очертания, приводя Джонни в смятение. Все предметы словно вступили в сговор с адской машиной. Все было против него, и он чувствовал, что враги, сговорившиеся оборвать его, Джонни, жизнь, превратить его в придорожную пыль, — сильнее.
Время от времени четкими движениями Штурмер выравнивал грузовик. Машина слушалась хорошо. Ее задние колеса шли точно по оставленным следам.
Наконец они добрались до начала песчаного участка. Час пробил.
Продолжение следует
Рисунки Г. Филипповского
Перевел с французского Е Факторович
Недавно во время археологических раскопок в ОАР (С 28 сентября 1961 до 11 сентября 1971 — официальное название Египта, переименованного затем в Арабскую Республику Египет) были обнаружены обломки глиняных табличек. Ученые расшифровали текст на этих табличках — и вот что они узнали.
2500 лет назад в деревне Мединет Хабу близ Луксора жил некий Панеп, человек ленивый, да к тому же вор. Односельчане Панепа не раз пытались вразумить его. Случалось ему отведать и палок. Но Панеп продолжал угонять чужих коз и красть зерно у соседей.
Как-то все жители деревни отправились в Луксор на моление. Когда богослужение окончилось и крестьяне толпой двинулись из храма, жрецы внезапно подняли отчаянный шум. Пропала крышка священного сосуда, сделанная из чистого золота. Естественно, подозрение пало на Панепа. Но того и след простыл.
Вернувшись домой, односельчане увидели Панепа на пороге его хижины. Панеп с возмущением отверг все обвинения, и все-таки его схватили, связали и бросили в яму. Из Луксора приехал чиновник, начались допросы, пытки, однако Панеп твердо стоял на своем. Он готов был умереть под пытками, но продолжал твердить, что невиновен, что не мог совершить столь святотатственной кражи!
Через несколько недель возмущение людей улеглось, и, поскольку Панеп все еще не сознавался, его выпустили на свободу. Крышку от священного сосуда так и не нашли... Куда же она могла деваться?
Один французский археолог живо заинтересовался этой загадкой и во время раскопок в Мединет Хабу постарался точно определить место, где некогда стояла хижина Панепа. В этом ему помогла та тщательность, с которой древние писцы записали эту историю.
Начались раскопки. И вот, когда был снят слой земли толщиной в метр, что-то сверкнуло в лучах солнца. Перед ученым лежала та самая крышка от древнего сосуда.
Итак, вором оказался все-таки Панеп. Можно предположить, что, прибежав домой, он первым делом закопал сокровище под земляным полом хижины. Вскоре после этого его арестовали, а выйдя на свободу, он побоялся предложить крышку какому-нибудь торговцу Так и унес свою тайну в могилу...
Эту историю сообщил польский журнал «Доокола свята».
Путь в Тайберн Джека Шепарда
жизнь которого была дешевле двух серебряных ложечек, потому что у него не было поместья...
Бедные терпели страшные насилия
От богатых, от их прислужников...
То было издевательство и позор.
И отравлены были колодцы
нашей жизни.
(Песня диггеров (Диггеры — представители крайне левого течения в английской буржуазной революции XVII века, жестоко подавленного в 1650 год))
Лондон XVIII века. Шпили и купола новых церквей и соборов, каменные фасады дворцов, портики и колоннады, роскошные сады, красивые фонтаны — и трущобы Шордича и Спайтэлфилдса, где отбросы валяются прямо на улицах, разлагаются и смываются дождем в канавы.
На перекрестках и по берегам Темзы раскачиваются с душераздирающим скрежетом железные клетки с трупами разбойников и пиратов. Ветер срывает с шестов головы казненных и с сухим стуком катит их под ноги прохожим... Лондонцы XVIII века были привычными к смертям и к казням.
Государство буржуазии и нового дворянства устанавливало свои законы...
Почти любое правонарушение — от мелкой кражи до пребывания в цыганском таборе — в то время в Англии каралось смертью. Несовершеннолетних для судей не было: в 1784 году к смертной казни был приговорен десятилетний мальчик, и кассационная комиссия утвердила приговор; в 1777 году к смерти приговорили четырнадцатилетнюю девочку, виновную лишь в том, что она по приказу своего хозяина-фальшивомонетчика спрятала несколько монет достоинством в один фартинг.
Но эти жестокие законы распространялись только на «низы» — аристократам все сходило с рук. Лорд-канцлер граф Мэнсфилд награбил, используя свое положение, столько, что его делом вынужден был заняться парламент. Но король поспешил выручить своего друга... Побочный сын лорда-канцлера однажды во главе ватаги пьяных джентльменов ворвался в кофейню и ни с того ни с сего проткнул шпагой первого попавшего мастерового. Убийцу, правда, признали виновным, но тут же помиловали — лондонские виселицы предназначались не для аристократов. Благоухающий духами убийца-аристократ приезжал на казнь в раззолоченной карете и смотрел, как к эшафоту ведут какого-нибудь простолюдина в лохмотьях, укравшего кусок хлеба или сукна. Некоего Джона Рассела приговорили за уличный грабеж к виселице. Но уже в тюрьме он получил по завещанию крупное поместье и тут же был помилован.
...16 ноября 1724 года в Тайберне — специально отведенном для казни месте — был повешен Джек Шепард, двадцати двух лет от роду, у которого не было поместья...
Грехопадение. Первые два побега
...До двадцати одного года Джеку сравнительно везло.
Родители не выбросили его на улицу и не сплавили на воспитание какой-нибудь вечно пьяной приходской няньке, которая скорей всего отдала бы его напрокат базарным нищим за несколько пенсов в день, предварительно изуродовав мальчику лицо. До шести лет Джек рос в семье — полунищей, ютящейся в вонючей каморке, которая, впрочем, ничем не отличалась от тысяч и тысяч других каморок лондонских трущоб, но все-таки в семье. После смерти отца Джека приютил торговец тканями Нибоун, который неплохо относился к мальчику и даже обучил его грамоте. А когда Джеку исполнилось 15 лет, его отдали в ученье к плотнику.
Грехопадение Шепарда началось в таверне «Черный лев».
Владелец этого заведения Джозеф Хайнд пользовался дурной славой даже в те времена, когда слово «трактирщик» означало, что если человек не преступник, то по крайней мере вместилище многих пороков.
Избрав своей жертвой Шепарда, Хайнд всячески поощрял его роман с некоей Бесс, девицей поведения отчаянного и характера неумеренного. И вот однажды, ремонтируя дом богатого торговца, Шепард украл две серебряные ложки. Ложки он продал, деньги потратил на Бесс и вскоре забыл о своем проступке — плотничал, работал маляром, и заработка его, правда, с грехом пополам, но в общем-то хватало и на Бесс и на кусок хлеба в сутки.
