На следующий день мы встретили крестьянина, и тот одолжил нам лошадей. Без них мы бы пропали. В горах снова начались дожди, река взбухла, течение стало настолько сильным, что даже на лошадях переправляться было трудно. Седла были очень простые, деревянные, и по суше было, пожалуй, легче и удобнее передвигаться пешком. Набив деревянным седлом мозоли, я решил вести лошадь на поводу, и правильно сделал. На крутом повороте тропы лошадь поскользнулась на мокрых камнях и сорвалась вниз. Несколько раз перевернувшись, она все-таки осталась невредимой. Даже груз не пострадал.
И вот, наконец, ландшафт стал меняться: горы уступили место невысоким холмам, поросшим высокоствольным лесом. Потом лес перешел в саванну, и мы увидели вдали церковь — начиналась территория миссии. Горы голубели далеко позади.
Монахов в «Лос Анхелес де Тукуко» никогда еще не посещали люди с запада, поэтому им понадобилось время, чтобы оправиться от удивления. Они вели себя осторожно, пока не познакомились с моими бумагами и рекомендательными письмами и не уяснили себе, что я, несмотря на рваную одежду, запущенную бороду и рюкзак, вовсе не партизан. Прием мне оказали хороший. Накормили, разместили. Поскольку я не католик, мне отвели угол, в котором я мог поесть один, а для жилья отвели один из пустовавших цементных домиков. Единственной мебелью в нем была кровать с матрасом, который находился в таком состоянии, что я предпочел спать в своем гамаке. Компанию мне составляли тараканы, которых тут было изобилие.
Каждый вечер ко мне в гости приходила большая жаба, которая тихо прыгала вокруг и глотала жучков, мотыльков и прочих насекомых, летевших из темноты на свет лампы. Казалось, она прибавляет в росте каждый день. Я назвал ее Конча — так звали кардинала в Боготе, который имел с ней много общих черт.
Вокруг миссии жили два племени мотилонов, и в одном из них — парири — я, наконец, нашел тиот-тиот. Монахи собрали небольшой музей, в котором были изделия народного промысла, ряд ценных этнографических экспонатов и немного книг, медленно разрушаемых сыростью и насекомыми. На гвозде, вбитом в стену, висела гирлянда бумажных полос, изрисованных удивительными фигурами и значками. Им было больше десяти лет. Я внимательно осмотрел их: отсутствие системы было очевидным.
Монахи энали, где найти индейцев, которые писали иероглифы, и в течение нескольких дней я бродил по деревням индейцев парири — жалким трущобам, собирая данные о письменности, которая уже не казалась мне ни загадочной, ни труднообъяснимой.
Мои подозрения подтвердились. Даже среди тех, кто умел «писать» тиот-тиот, не было никого, кто мог бы толковать написанное другими. Они по-разному толковали даже свои собственные знаки, если им их показывали дня через два после того, как они их писали. Вероятно, уже в конце тридцатых — начале сороковых годов индейцы стали изображать красной или черной краской на деревянных дощечках фигурки, которые потом прибивались к шесту. С ними ходили процессии, и влияние католической церкви тут очевидно. На этой ранней стадии фигуры напоминали изображения, которые индейцы обычно рисуют на скалах и камнях. Постепенно фигуры изменялись, становясь стилизованными символами, нарисованными на бумаге цветными мелками или пером. Их стали применять в «переписке». Тот, кто «пишет», показывает на знак и говорит тому, кто должен передать письмо, что он означает, и посыльный повторяет за ним, пока не запомнит все содержание, после чего отправляется в путь. Тиот-тиот стали даже считать символами престижа (сравни: наши дипломы) и вешать на стену.
Образцы, которые я нашел у индейцев парири, были еще более упрощенными и совсем не походили на те, что перерисованы Круксентом и Вильбертом или находились в Музее у миссионеров. Теперь знаки больше напоминали буквы, чем фигуры. Эту перемену объяснить легко. В последние годы многие дети индейцев научились в миссионерских школах читать и писать. Таким путем и взрослые индейцы познакомились с нашим письмом и вместо того, чтобы употреблять свои собственные значки, стали его копировать...
...В итоге тиот-тиот оказался мечтой. Мечтой этнографов найти еще один исконно индейский письменный язык и мечтой индейцев овладеть волшебной силой написанного слова...
Ларс Перссон, шведский этнограф
Перевел со шведского Ю. Поспелов
История обнаружения этой удивительной рыбы полна захватывающего интереса и относится к увлекательнейшим научным открытиям XX века.
Утром 22 декабря 1938 года заведующей Ист-Лондонским музеем (Южно-Африканский Союз) мисс М. Кортенэ-Латимер позвонили из компании «Ирвин и Джонсон» и сообщили, что один из траулеров доставил странную рыбу. Мисс Латимер вызвала такси и немедленно отправилась на причал. На следующее утро она в необыкновенном возбуждении писала письмо знакомому ученому, мистеру Дж. Л. Б. Смиту: «Уважаемый доктор Смит!.. Надеюсь, Вы сможете помочь определить эту рыбу. Она покрыта мощной чешуей до самой оторочки из кожных лучей. Каждый луч колючего спинного плавника покрыт маленькими белыми шипами. Смотрите набросок красными чернилами».
Взволнованный Смит ответил: «Судя по Вашей зарисовке и описанию, она напоминает формы, которые давным-давно вымерли.
...Тщательно берегите ее, не подвергайте риску пересылки. Чувствую, что она представляет большую научную ценность».
Только в феврале следующего года Смит смог взглянуть на таинственного незнакомца. 20 февраля 1939 года первое сообщение и первые фотографии были опубликованы в газете «Ист-Лондон дейли диспетч». Уже на следующий день после сообщения в печати один из коллег заявил Смиту: «Доктор, что вы наделали? Просто ужасно видеть, как вы губите свою научную репутацию. Я только что говорил с Иксом, и он назвал вас сумасшедшим. Сказал, что это всего-навсего морской судак с регенерированным после повреждения хвостом». Многие разделяли эту точку зрения. Кто-то смеялся над Смитом, кто-то рекомендовал просто не обращать внимания на его выходки. И только сам доктор Смит был совершенно уверен, что экземпляр целаканта-латимерии, названный им так в честь мисс Латимер, есть родственник доисторических рыб, живших 300 миллионов лет назад.
Четырнадцать лет Смит занимался дальнейшими поисками целаканта. Все было напрасно: целакант как будто вымер вторично.
И только в декабре 1952 года житель деревушки Домони на юго-восточном побережье Анжуана, одного из Коморских островов, Ахмер Хуссейн, выловил целаканта. Когда доктор Смит, с величайшими трудностями добившись разрешения прилететь на Коморы, увидел второй экземпляр своей рыбы, он опустился на колени перед ним и, гладя рыбу, вдруг ощутил, как на его руку падают слезы. Он плакал и не стыдился этого. Четырнадцать лет его жизни были отданы поискам. Он сомневался, падал духом, снова обретал надежду, и вот теперь стало ясно, что он победил. Открытие было подтверждено.
Ныне ловля целакантов, которые водятся только у Коморских островов, является французской монополией. Всего сейчас поймано около 50 латимерий, на местном языке — комбесс. Они есть во многих научных коллекциях мира. В Советском Союзе латимерии не было.
В октябре 1971 года директор Института океанологии АН СССР профессор Андрей Сергеевич Монин списался с министерством сельского хозяйства, животноводства, рыбного и лесного хозяйства Коморских островов. Министерство дало согласие на продажу одного экземпляра целаканта для научной коллекции института, оговорив условия его приобретения, цену и способ транспортировки.
Уже выйдя в рейс и будучи в Индийском океане, мы послали с борта «Дмитрия Менделеева» вторичный запрос на Коморы с просьбой подтвердить прежнюю договоренность, я получили ответ: да, все о порядке, рыбу можно купить.
Первого марта мы должны были подойти к островам. Была налажена радиотелефонная связь. Заместитель начальника экспедиции Константин Федоров подошел к телефону. В очень вежливых выражениях верховный комиссар Коморских островов мсье Муказян объяснил, что порт не может принять советское научное судно. Константин Федоров напомнил верховному комиссару о цели нашего визита. Комиссар ответил, что у него на этот счет нет никаких возражений, но, как это сделать, он затрудняется решить. Может быть, есть возможность прислать катер с Комор? Но и это оказалось невыполнимым. Как заявил комиссар, на Коморах трудно с плавсредствами.
Начальник экспедиции Андрей Сергеевич Монин решил предпринять последнюю попытку. Он послал частную радиограмму в Париж одному из своих ученых коллег, где рассказал о положении с целакантом. Содержание радиограммы было доведено до сведения Французского национального центра по освоению океана. Вмешательство французской научной общественности сдвинуло дело с мертвой точки.
