— По-моему, тип майя весьма благороден. Кажется, вы сами сказали об этом Альтее.
И тут до меня дошло, прямо-таки обрушилось на мою бедную голову вместе с потоками ливня. Тип. Характерный тип, кровь, наследие. Выходит, это я представил им Эстебана, прежде всего как «благородного человека», генетически перспективного производителя?
— Рут, я забыл, говорили вы мне или нет, что готовы стать бабушкой ребенка-метиса?
— Ну, что вы, Дон. Тут всё решать Альтее.
Судя по матери, дочь вполне способна принять самостоятельное решение. Скажем, ради медно-красных гонад.
Рут, снова принимается слушать ветер, но ей от меня так просто не отвертеться. А еще корчила из себя недотрогу.
— А что подумает отец Альтеи?
Она резко поворачивается ко мне, похоже, мои слова удивили ее.
— Отец Альтеи? — Непонятная полуулыбка. — Он не станет возражать.
— Примет как данность? — В ответ она мотнула головой, как будто отмахиваясь от надоедливой мухи, и тогда я с подковыркой, эдакой злобой увечного, добавил: — Наверное, ваш муж принадлежит к весьма примечательному типу людей.
Миссис Парсонс окидывает меня взглядом, резким жестом отбросив со лба мокрую прядь. Хотя мне и кажется, что она готова сорваться, голос ее спокоен:
— Никакого мистера Парсонса нет и в помине, Дон. И никогда не было. Отцом Альтеи был датчанин, студент медицинского факультета. Он, вроде бы, теперь занимает у себя важный пост.
— О, — что-то помешало мне извиниться. — Вы имеете в виду, что он даже не знает об Альтее?
— Нет.
Она улыбнулась, и ее глаза озорно блеснули.
— Вероятно, у вашей дочери было нелегкое детство?
— Я росла в таких же условиях и чувствовала себя счастливой.
Ну, надо же, она просто сразила меня наповал. Ну, ну. В моем сознании замелькали кошмарные образы — поколения одиноких женщин из рода Парсонс, отбирающие себе производителей и беременеющие от них. Похоже, все мы к тому идем.
— Лучше я погляжу, не поймалось ли еще чего.
Она уходит. Напряжение спадает.
Вот так. Нет. Нет и все. Никакого контакта. Прощайте, командир Эстебан. До чего же болит нога. К черту этот оргазм на расстоянии, миссис Парсонс.
После мы почти не разговариваем, и молчание, кажется, вполне устраивает Рут. Странный день тянется медленно. Один за одним налетают порывы ураганного ветра. Рут принимается жарить рыбу, но дождь заливает костерок. А стоило солнцу выглянуть из-за туч, как дождь хлынул с новой силой.
Наконец Рут садится рядом, устроившись под обвисшим от влаги серапе, но согреться так и не удается. Я подремываю, и сквозь сон чувствую, как она время от времени вылезает наружу, чтобы осмотреться. Мое подсознание фиксирует, что она, как и прежде, на взводе. Я приказываю своему подсознанию отключиться.
Поднявшись, я увидел ее с блокнотом в руках. Она что-то записывала на размокших страницах.
— Что это, перечень покупок для крокодилов?
Вежливая улыбка.
— Нет, всего-навсего адрес. На случай, если мы… глупые страхи, Дон.
— Э, — Я подсел к ней и подмигнул. — Рут, перестаньте дергаться. Правда, успокойтесь. Мы скоро отсюда выберемся. И вы будете рассказывать всем потрясающую историю.
Она даже не удостаивает меня взглядом.
— Да…, наверное, выберемся.
— Так что успокойтесь, все идет как надо. И никакой опасности здесь нет. У вас нет случайно аллергии к рыбе?
Еще один сдержанный смешок девочки-паиньки, однако и в нем ощущается трепет.
— Иной раз мне хочется уехать куда-то по-настоящему далеко… далеко.
Желая продолжить наш разговор, я сказал первое, что пришло мне в голову:
— Ответьте мне, Рут, чем вас так привлекает одиночество? Живя в Вашингтоне… Ведь такая женщина… как вы…
— Должна быть замужем?
Она качает головой и засовывает блокнот обратно в свой мокрый карман.
— Почему бы и нет? Ведь замужество — привычный источник общения. Только не говорите мне, что вы профессиональная мужененавистница.
— Скажите уж прямо, лесбиянка… — Теперь ее смех прозвучал естественнее. — Лесбиянки не работают в секретных отделах.
— Ну, ладно. Какую бы травму вы ни пережили, все когда-то кончается. Вы не можете ненавидеть всех мужчин.
Улыбка вновь мелькнула у нее на губах.
— У меня нет никакой травмы, Дон. И никакой ненависти к мужчинам я не испытываю. Ненавидеть их было бы так же глупо как… к примеру, ненавидеть погоду.
Она искоса посмотрела на струи дождя.
— А я думаю, что вы таите какой-то страх. Вы и меня-то побаиваетесь.
И тут же — ответный выпад, точный мышиный укус.
— Мне хотелось бы узнать что-нибудь о вашей семье, Дон.
Туше. Я излагаю ей отредактированную версию событий, в результате которых семья, как таковая, распалась. Она посочувствовала мне:
— Очень жаль. Как это печально.
Мы еще немного болтаем о преимуществах одинокой жизни, она сообщает, что любит ходить с друзьями в театр, на концерты и путешествовать. Одна из ее знакомых — главный кассир в «Ринглинг Бразерс». Каково?
Но дальше наша беседа стала проходить все обрывистее, толчками, будто записанная на ленту плохого качества. В промежутках ее глаза окидывают горизонт, и она прислушивается не к моим словам, а к чему-то еще. Что с ней такое? В принципе, то же, что и с любой, далекой от условностей женщиной средних лет, привыкшей к пустой постели. Плюс комплекс работника секретной службы. Руководствуясь долгим опытом, я заключаю, что миссис Парсонс — это классическая мишень для мужчин.
— …Теперь возможностей стало гораздо больше. — Ее голос стих.
— Итак, да здравствует женское равноправие?
— Равноправие? — Она нервно наклоняется, дергает за край серапе и поправляет его. — Все это бессмысленно и обречено.
Мое внимание привлекает слово из Апокалипсиса.
— Почему вы сказали «обречено»?
Она смотрит на меня, будто у меня не все дома, н неопределенно произносит: — Ну…
— Ответьте же мне, почему обречено? Разве вы не добились равных избирательных прав?
Она долго колеблется, а когда решается заговорить, у нее становится совсем другой голос.
— У женщин нет никаких прав, Дон. Только те, которые нам с мнимым великодушием дарят мужчины. Они агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда их постигнет очередной кризис, наши так называемые права развеются, будто дым, — вот как этот дым. Мы станем тем, чем были всегда: собственностью. И все беды станут валить на наше «освобождение», как в эпоху упадка Рима. Вот увидите.
Она произнесла эту тираду скучным тоном человека, уверенного в своей правоте. В последний раз я слышал подобный тон, когда один мой знакомый объяснял, зачем ему понадобилось хранить в ящиках своего письменного стола мертвых голубей.
— Ну, что вы. Вы и ваши друзья — это оплот системы, стоит вам уволиться, страна мгновенно развалится.
В ответ она даже не улыбнулась.
— Это фантазия. — Ее голос звучал по-прежнему спокойно. — Женщины действуют совсем не так. Наш мир… беззуб. — Она огляделась по сторонам, словно желая закончить разговор. — Женщины просто хотят выжить. Вот потому мы живем в одиночку и парами, забившись в щели вашего мира машин.
— Похоже на план герильи, — произнес я без тени иронии, явно неуместной здесь, на лежбище аллигаторов. Даже подумал, не чересчур ли я много рассуждал о разных стволах цвета красного дерева.
— В герильях есть что-то внушающее надежду. — Она неожиданно улыбается весело и открыто. — Вспомните об опоссумах, Дон. Вам известно, что опоссумы способны жить где угодно? Даже в Нью-Йорке.
Я улыбнулся ей в ответ, но по шее побежали мурашки. А я-то думал, что это у меня приступы паранойи.
— Не надо противопоставлять мужчин и женщин, Рут. Различия между полами не столь велики. Женщины способны делать все то же, что и мужчины.
— Неужели? — Наши взгляды встретились, но мне показалось, будто сквозь дождь она видит разделяющие нас призраки. Она пробормотала что-то вроде «Ми Лай» и отвернулась. — Все эти бесконечные войны… — теперь она говорила шепотом, — все гигантские авторитарные организации для исполнения нереальных планов. Мужчины живут для борьбы друг с другом, и мы — лишь часть поля битвы. И так будет продолжаться вечно, если мир не изменится целиком. Я иногда мечтаю улететь отсюда… — Она осеклась и тут же резко оборвала себя. — Простите меня, Дон. Глупо, наверное, говорить все это.
— Мужчины тоже ненавидят войны, Рут, — как можно более мягко проговорил я.
— Я знаю. — Она пожимает плечами и встает. — Но это уж ваши проблемы, верно?
Конец беседы. Отныне миссис Парсонс даже не живет в одном мире со мной.
Я следил за тем, как беспокойно она расхаживает, все время поглядывая на развалины. Подобное отчуждение — вполне сопоставимо с мертвыми голубями, и это уже проблема для санитарных служб. Оно может заставить поверить любому шарлатану, пообещавшему изменить мир. Если один из таких «изменителей» действительно обосновался в том лагере, что мы видели ночью, откуда теперь Рут не может глаз отвести, это может стать серьезной проблемой для меня. «В герильях есть что-то, внушающее надежду…»
