В аэропорту Бернсдорф ничего не добился ни с помощью денег, ни увещеваниями. Аппаратуры ему не вернули. Не получил он и вразумительного ответа на свои вопросы. Кто советовал обратиться в главное таможенное управление, кто в полицию, кто не то в министерство внутренних дел, не то в министерство просвещения. Во всех комнатах, в которые он заходил, на стене висел один и тот же портрет — улыбающегося во весь рот президента Араны, красавца мужчины в генеральском мундире. Правительство ПР бесславно ушло в отставку, н политика социального либерализма и терпимости предана забвению. Офицеры, принимавшие Бернсдорфа, ссылались на какое-то высокопоставленное начальство, до которого рукой не достанешь. Положение вещей отнюдь не соответствовало картине, нарисованной «шеф-идеологом» Кремпом.
Белые бунгало, пышная зелень. Столицы этого континента проявляли чудеса выдумки и изворотливости, чтобы отсталость и нищета не бросались в глаза хотя бы по пути из аэропорта в центр.
«Авенида де ла Америкас»,—прочел Бернсдорф на табличке одного из домов. Что-то знакомое... Не тут ли похитили графа Спрети, посла ФРГ? Нет, до того места они еще не доехали, это на перекрестке с 16-й улицей, объяснил шофер.
— А вот тут, сэр, застрелили шефа американской военной миссии. Он ехал с военно-морским атташе в «Форде-67», а убийцы стреляли из «шевроле», который их обогнал.
У этой улицы, как видно, богатая история; водитель объяснял все происшествия с точки зрения профессионального автомобилиста: скорость, марки машин, кто откуда выезжал...
— Когда это произошло?
— После убийства подружки Хуана Кампано. Отомстили...
Бернсдорф насторожился:
— Разве ее убили американцы?
— Нет, это были другие люди... Гватемальцы.
— А что это за люди? Не из «Белой руки»?
Водитель сразу скис.
— Нет, другие. А кто, не знаю.
— Почему же застрелили янки, если они ни при чем?..
Водитель нажал на тормоза.
— «Майя Эксельсьор», сэр. С вас один доллар двадцать центов.
В холле отеля Бернсдорф сел на табурет перед полукруглой стойкой бара. Все как-то безрадостно. Почему водитель ни с того ни с сего испугался? Режиссер сделал несколько глотков из запотевшего стакана, когда на соседний табурет села молодая женщина с газельими глазами. Нежная смуглая кожа, глаза искусно подведены, ногти тонких длинных пальцев отливают перламутром — светская дама.
— Простите, вы не из немецкой киногруппы? Вы не шеф, не господин Фишер?
Начало обнадеживающее. Он покачал головой.
— Нет, не шеф.
Она достала из сумочки листок бумаги.
— Тогда вы господин Бернсдорф, режиссер. А я Виола Санчес из «Ла Оры», это столичная вечерняя газета. Не согласитесь ли вы дать нам интервью?
— А редакционное удостоверение у вас есть? — спросил Бернсдорф и сразу поймал себя на том, что вопрос его невежлив. Запоздалая реакция на поведение таможенных чиновников. Взглянув на визитную карточку, поторопился заказать даме «дайкири»,словно желая искупить свою вину.— Вы из отдела местной хроники? Какого направления ваша газета?
— Умеренно-либерального. И еще мы немножко националисты, то есть поругиваем США. Наш издатель — Клементе Маррокин, бывший вице-президент.
— Во время правления ПР?
— Вы хорошо информированы. Можно ли из этого заключить, что вы предполагаете снимать политический фильм?
— «Нет искусства вне политики»,— вспомнился Бернсдорфу афоризм из далекого студенческого прошлого.
— Вот и мы так считаем,— по губам Виолы Санчес скользнула улыбка.
Осторожно! Она ничего не записывает, но все запоминает и впоследствии использует.
— О чем ваш фильм? — спросила журналистка.
— Знаете, с той минуты, когда мы в Европе сели в самолет, я не сомкнул глаз. Боюсь нагородить всякой ерунды. Если хотите, приходите завтра.
— Почитать сценарий дадите?
— Пока у нас нет сценария, мисс Санчес. В настоящий момент мы думаем и гадаем, как вызволить нашу аппаратуру.
— Хотите, я помогу вам? Мы, правда, в оппозиции, но кое-какими возможностями обладаем. Министр просвещения — из нашей партии.
— К этому разговору мы вернемся. Большое спасибо, спокойной ночи!
В справочном бюро сидела женщина; ее густые черные волосы с прямым пробором на испанский манер перехвачены на спине лентой... Кого она ему напоминает?
— Майор Понсе,— прервал ход его мысли подошедший мужчина.— На два слова, господин Бернсдорф.
— Я собирался вздремнуть, но... Чем могу служить?
Бернсдорф устало улыбнулся: все его знают, прямо как в мюнхенском «Доме кино». Итак, полиция. Будь этот человек из службы безопасности, то дожидался бы его, Бернсдорфа, возвращения наверху, в номере, чтобы продемонстрировать власть. А подойти у лифта? Где расчет на элемент неожиданности, эффект испуга? Даже полиция обычно работает с большей выдумкой. Поставлено, как говорится, без чувства стиля.
— Майор, вы чем-то встревожены?
— Вовсе нет. Однако меня несколько беспокоят разноречивые слухи о задуманном вами фильме.
— И кто же эти слухи распространяет?
— В этом-то вся соль: ваши друзья. Мне были изложены три версии фильма; согласитесь, многовато. Господин фон Кремп хочет снять фильм-репортаж, господин Фишер веселый игровой фильм, а мадам Раух — фильм о судьбе современной женщины. Как вы это объясните?
— Возможно, причина в вашем умении вести беседу в непринужденном тоне, майор. Мои сотрудники сочли, что с ними просто мило беседуют, а не расспрашивают по долгу службы. Вот они и ответили каждый на свой лад. Кремпу ближе человеческий документ, Фишер — жизнелюб, а мадам Раух — женщина до мозга костей.
— Согласен с вами. Тем не менее их расхождения не могут не удивить,— усмехнулся недоверчиво Понсе.
— Довольно давно, побывав на Кубе, я носился с мыслью снять пиратский фильм. Но то, с чем я там столкнулся, перечеркнуло все мои планы, и получилась чисто лирическая картина, все действие которой происходит на суше, моря нет и в помине. Вот и говори тут о планах.
— Когда вы были на Кубе?
— До Кастро. Я, знаете ли, давно в кинобизнесе.
Бернсдорфу всегда доставляло наслаждение играть роль человека зрелого, умудренного опытом, изворотливого.
— Допустим, что людям кино присуще мечтать,— сказал, подумав, Понсе.— Пусть это часть вашей деятельности; только мечты у ваших партнеров чересчур воинственные. Например, у вашего оператора в номере лежит маленькая зеленая книжка. В ней много подчеркнуто. Особенно часто — имя Кампано.
— Книжка... сомнительная?
— У нас книг не запрещают. С виду это книжка новая, но это перевод, оригинал вышел три года назад в Париже. Того, о чем в ней говорится, давно нет в помине: например, в Гватемале нет герильерос.
— Куда же они девались?
— Прекратили сопротивление, сдались.
— Сдались? Такие люди, как Кампано?
— Спросите на сей счет даму, которую угостили коктейлем. Как я понимаю, она обещала вам помочь...— Майор кивнул на прощанье.— И пожалуйста, перешлите нам подробную заявку на фильм, если вы хотите получить обратно свою аппаратуру.
Они сидели в ресторане «Алтуна», и отнюдь не итальянская кухня их соблазнила, сюда их привели опасения, что в «Майя Эксельсьоре» их подслушают. Ундина открыла записную книжку.
— Нам поможет посольство! Завтра же поеду туда! Апартадо, 1252. Это скорее всего рядом.
— «Апартадо» — значит «почтовое отделение»,— сказал Кремп.— Лучше поеду я.
— Бессмысленно! Посольство вмешиваться не станет.
— Трубите сигнал к отступлению, шеф? — спросил Бернсдорф.— После первого соприкосновения с противником? Не думаю, чтобы в Италии, будучи десантником...
— Едем в посольство,— перебил его Кремп.— Помогут — не помогут. А пока и без аппаратуры будем искать Кампано, где бы он ни был. Не могли все герильерос сложить оружие!
— Почему вы так думаете? — спросил Фишер.
— Чувствую инстинктивно. Слишком некоторые на этом настаивают...
— Разве вы не поняли, что «левые» раздавлены?
— Если это правда, — сказал Кремп,— благодаря нашему фильму мир узнает, что здесь к власти пришли фашисты.
— Потише, дорогой друг. У меня такое впечатление, что вам с вашими взглядами здесь несдобровать,— вмешалась Ундина.
— Вот что,— начал Бернсдорф.— Я, по-моему, придумал название. Итак, «левые» разгромлены... Кампано нам не найти... У нас самих дела не ахти... Не назвать ли нам все это «Черный декабрь»? И снимать все по порядку: как мы к нашей идее пришли, как ищем Кампано — и что из этого выйдет.
Фишер допил бокал красного вина. Все. Они от своего намерения не отступятся. Во избежание худшего он вынужден пойти с ними. Черт знает на что они его толкают! Как это поется в песенке: «Необходима осторожность, добра не жди...»
