Пользуясь случаем, я пошел в ленинскую комнату смотреть стенды, рассказывающие о комсомольцах — героях заставы, и в первую очередь о старшине Артемьеве, погибшем 5 декабря 1937 года. В тот день границу нарушила группа вооруженных бандитов. Артемьев вместе с красноармейцем Лавровым находились в дозоре в зарослях высокой осоки. Они не могли даже залечь и приняли бой стоя. Артемьев был ранен в ногу, но продолжал стоять. Потом пуля попала ему в живот. Превозмогая боль, он снова поднялся и все стрелял по бандитам не давая им подойти к осоке. Третья пуля оборвала жизнь пограничника.
Еще мое внимание привлек рассказ о подвиге ефрейтора Варламова.
На заставу сообщили, что нарушитель на машине движется в направлении границы. Казалось, его ничто не могло остановить: бесснежная равнина, замерзшая река были как шоссе.
Варламов еще не знал, что сделает, когда на большой скорости гнался ему наперерез. Поравнявшись, он через борт прыгнул внутрь. У руля завязалась схватка. А граница — вот она, совсем рядом. Тогда Варламов, на миг оттолкнув нарушителя, резко вывернул руль в сторону, направив его в стену амбара.
...Варламов выздоровел. А вскоре на заставе было торжество: отважному ефрейтору вручали орден Красной Звезды...
Более тридцати лет между этими двумя подвигами, а они похожи: в обоих случаях — готовность к самопожертвованию. И мне подумалось, что надежность границы зависит прежде всего от самоотверженности человека.
Когда подполковник Федулов вышел, я сказал ему, что все же человек, а не прибор остается символом границы.
— Конечно, человек, — согласился Александр Михайлович.
— И с собакой?
— И с собакой, — улыбнулся он.
Бой как бой
Над бруствером висела тяжелая разноголосица боя. Где-то рядом сердито стучали крупнокалиберные пулеметы, ахали взрывы, и эхо далеким громом возвращалось от сопок.
Прижавшись лицом к земле, я выглянул из траншеи. Поодаль дымились прокопченные развалины кирпичного дома.
— Вперед!
Мы выскочили из траншеи и побежали, готовые сокрушить, смять, уничтожить любого противника. И неожиданно оказались перед широченной ямой, полной бурой, маслянистой воды. Прыгать в воду никому не хотелось, да и неизвестно было, какая тут глубина. Большинство полезло на высокую трапецию, перекинутую через овраг. Я выбрал другой путь: накинул автомат за спину, уцепился за туго натянутый канат и повис на нем. Канат сильно дергался и раскачивался: должно быть, кто-то последовал моему примеру. Невольно взглянул вниз, представил себе, как смачно можно плюхнуться спиной в эту лужу, до боли в пальцах вцепился в канат и начал быстрей перебирать его руками. Уже опускаясь на землю на другом краю оврага, понял, что не прогадал: хоть и трудней по канату, зато быстрее.
Огонь и дым окутали полуразрушенное здание. Я перепрыгнул через высокий подоконник, косясь на близкие языки пламени и инстинктивно поднимая ноги в прыжке. Справа и слева дымились стены. Из-за хаоса кирпичей неожиданно появились две фигуры. Торопливо нажал на спуск. Глухо застучала очередь в каменном коридоре.
Я перепрыгнул через узкую щель, в которую провалились фигуры, и остановился — впереди была стена. Но рядом— раскрытый люк и темный ход, уводящий под стену. Прыгнул в него, протиснулся в узкую щель и стал ползти к мерцающему впереди свету. Автоматные очереди все еще стучали за кирпичными стенами. Прокопченные, пятнистые в своих маскхалатах, пограничники выпрыгивали из проломов прямо на спины вражеских солдат, затаившихся в глубоких воронках.
Близкий взрыв ударил в лицо горячей волной. Я перевалился через край колодца и, распластавшись по земле, пополз под проволочный забор. Колючки — вот они, перед самым носом. Прижавшись к низкой траве, чтобы не зацепиться за колючки, с удивлением заметил, что трава пахнет, как всякая трава, — влажной свежестью, а не дымом.
Взрыв ахнул над самым ухом: столб огня взметнулся всего в нескольких метрах. Вжавшись в землю подбородком, грудью, животом, я пополз дальше, вперед, навстречу . тяжелому грохоту крупнокалиберных пулеметов.
Вот и конец проволоки. Я вскочил, чтобы быстрей добежать до близкой вражеской траншеи, и вдруг увидел, как стремительно поднялись навстречу темные фигуры. Ударил штыком, прикладом и спрыгнул в траншею.
— Вперед! — подтолкнул меня младший сержант. — Не задерживаться!
Помогая друг другу, перебрались через двухметровую кирпичную стену и снова оказались перед оврагом, до краев наполненным водой. Кто-то попытался идти по бревну, перекинутому через овраг, но поскользнулся и плюхнулся в воду. Почти вплавь перебрались на другой берег.
Сушиться некогда, на головы нам свалилась шестиметровая веревочная лестница, и мы торопливо забрались в железное брюхо вертолета.
Кажется, передышка.
Несколько минут полета, и прямо с веревочной лестницы сразу попали в переделку: откуда-то появились танки, они на полном ходу шли на нас, залегших в окопах и окопчиках, сжавшихся в маленькие комочки. Танки соседнего подразделения Советской Армии прошли над головой, обдав горячим дыханием солярки. Мы бросили гранаты, побежали сквозь неосевший дым разрывов, на ходу забрались в бронетранспортер, сколько-то проехали в нем, снова спешились и пошли в цепи, ведя огонь по далеким темным силуэтам контратакующего противника. И снова залегали, стреляли по новым целям, бежали по сухой степной полыни, преодолевали участки заражения, врывались во вражеский опорный пункт...
Я поглядел на часы и удивился медлительности времени: от первой команды «вперед!» до момента, когда был объявлен перекур, прошло полтора часа. На преодоление десятка препятствий, на стрельбу, на штурм опорного пункта, на все эмоции и переживания, связанные с необходимостью выработки качеств, нужных в настоящем бою. А молодые ребята с комсомольскими значками на гимнастерках вроде совсем и не устали в этой стремительной «атаке», покуривали, посмеивались, и видно было, что эта «работа» для них уже привычна.
Таким был этот «бой», в котором я принимал участие. Потом сидел на бруствере, и записывал свои впечатления, и не ставил кавычек, обычных при упоминании условного боя и условного противника.
В. Алексеев
Вячеслав Стерин. Случай в тайге
Юра Жданов — может, от усталости, а может, от того, что торопился домой, — так и сыпал словами:
— За Холмогорами дорога пересекает узкоколейку, там рытвины, так что не газуй!..
Борис Василев — плотный, коренастый болгарин, внимательно слушает своего сменщика. Он свободно научился понимать русский язык, но только тогда, когда собеседник не торопился, не забывал, что перед ним иностранец.
— Что есть узкоколейка?
— Узкая железная дорога, по ней древесину из тайги вывозят. Машину проверь получше, места там глухие! Одним словом, тайга шуток не любит...
— Ясно, — заулыбался Борис.
— Не спеши, но и не отставай... — продолжал Юра. — Да сверх бортов песок не бери, пожалей рессоры. Твою старательность я знаю... «МАЗ» недавно был на профилактике, но в дороге все возможно. И оденься потеплей, мороз кусается. Ты почему без валенок? На улице — минус тридцать три.
— Они у меня в кабине, да мне и так тепло, — Борис топнул войлочными ботинками на утепленной подошве по цементному полу диспетчерской.
— Валяй к врачу, только без валенок он все равно тебя в рейс не выпустит. Отморозишь свои костыли.
— Что есть костыли? — переспросил Борис.
— Костыли... Как бы тебе сказать — ну, деревянные ноги...
На выезде механик гаража вскочил на подножку машины Бориса и прокричал:
— Пойдешь последним, впереди твой друг — Иванко Арнаутский... Ну давай, «ноль семь — тридцать четыре»... Счастливо!
Борис прихлопнул дверцу кабины, закурил и, испытывая блаженное чувство, знакомое каждому шоферу, — когда мотор работает как часы, баллоны в порядке, в кабине тепло, — придавил акселератор. «МАЗ» взревел и покатил по заснеженной дороге к карьеру. Экскаваторщик Златан Клистов высунулся из кабинки и показал Борису четыре пальца, а тот в ответ три. Это на языке жестов, принятом на стройке, означало: возьму, мол, только три ковша!
Лязгнув стальными челюстями, ковш экскаватора вгрызся в гору намытого еще летом со дна Северной Двины песка и, развернувшись, высыпал груз в кузов самосвала. «МАЗ» присел, качнулся — Борис глядел в заднее окошечко. «Аккуратно сыплет Златан, ни разу не промахнулся...»
За год работы в Советском Союзе Борис еще не был так далеко в тайге. На стройке он обычно крутился по замкнутому маршруту: карьер — круг по поселку — завод железобетона... Но строительство третьей очереди Архангельского целлюлозно-бумажного комбината завершалось, и шоферов иногда посылали на другие объекты. Вот и сегодня колонна повезет песок на стройку ретранслятора в глухую тайгу.
