Вертолеты улетели, и мы не представляли, сколько сможем держаться здесь без пищи и помощи...»
Итак, мы на запланированной высоте. Вырубаем ножами-мачете в грунте склона горизонтальную площадку для убежища. Мучает одышка. После нескольких резких движений опускаемся на землю в изнеможении. Но все-таки к середине дня у нас готово вполне сносное убежище, закрытое капроном парашюта. Под крышу затаскиваем необходимое снаряжение: носимые аварийные запасы, надувные лодки, которые будут служить матрацами, оружие, оставшиеся парашюты, ракеты, сигнальные дымовые шашки, фляги с водой. Вода — самая большая ценность. Мы знали, что ежедневно на этой высоте организм даже в состоянии покоя теряет полтора-два литра жидкости. Но по условиям эксперимента нам отводится лишь 700 граммов воды в сутки. Запас пищи тоже ограничен — в основном это галеты и сухие концентраты. При желании можно приготовить на костре горячую болтушку, но воду для нее придется брать все из той же одной-единственной фляги...
В седловине между вершинами ослепительно сияет ледник. Пока над Тянь-Шанем солнце, мы изнываем от жары. Запасы воды исчезают с катастрофической быстротой.
Из дневника испытателя «Экипажа I»: «Нас пятеро. Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу. Убежище получилось тесноватым. Но дело не только в этом — ночью очень холодно. Холод особенно невыносим из-за дневной жары: перепад температур, наверное, около тридцати градусов.
Над головой у меня чья-то нога в толстом шерстяном носке упирается в кровлю. Убрать ее некуда, так что приходится смириться. Кто-то подносит огонек зажигалки к циферблату — сколько еще до рассвета? Огонек выхватывает из тьмы осунувшиеся, обросшие лица в летных шлемах.
Усталость берет свое, и я засыпаю. Пробуждение кошмарно — что-то жесткое и тяжелое наваливается на голову, душит. Испуганно вскакиваю. «Ну-ну-ну... — шепотом успокаивает меня Георгий и продолжает на четвереньках выбираться по телам ребят к выходу. — Спи...»
Он откидывает полог, и в проеме возникает клочок неба, усыпанный звездами, зубчатые края хребта. Пронзительный холод забирается под куртку. Длинная, длинная ночь.
Правда, не длинней той, памятной, в феврале.
...Шли последние сутки нашего выживания, экспериментального выживания в снежной норе на склоне пустого оврага. Голое поле вокруг — ни кустика, ни перелеска. Скудные аварийные запасы подошли к концу: на двоих — сто граммов мясных консервов, щепоть растворимого кофе, три спички, пять таблеток сухого спирта и пол-литра воды во фляге, которую приходилось постоянно хранить на груди под комбинезоном, рядом с блоком питания радиостанции. Спали мы только днем и то урывками. А ночи напролет бродили как лунатики возле своей берлоги, протаптывали бесчисленные тропинки. Ночи проходили в борьбе со сном. Заснуть в ночные стужи было равносильно самоубийству. Движение немного согревало. Чтобы чем-то заняться, считали шаги вокруг пещеры — тысяча, две, три... Сбивались, начинали снова, и так — несколько часов ночного марша на месте...
К последней ночи мы были измотаны до предела. Постоянное нервное напряжение, длительная бессонница, изнуряющий озноб, казалось, убили все эмоции. Мы были равнодушны ко всему, кроме вожделенного тепла. Но сколько его могли дать крошечные таблетки спирта?
Последняя ночь была бесконечной. Не было сил и желания даже говорить, и мы угрюмо молчали, понимая, что это и без того усугубляет критическое положение. И тогда мы стали кипятить кофе, транжиря последнее горючее. Горячий напиток вернул на время счастливую уверенность в себе, и мы даже смогли забыться в дреме, рискуя в последние часы отморозить лицо или руки. Мое короткое блаженство было прервано внезапно и страшно. Пещера успела растерять все тепло, и в ледяной темноте негромко, с механической настойчивостью совершенно спокойно звучал голос моего товарища: «У меня растворяется голова. У меня растворяется голова. Видишь? Осталась только челюсть».
Меня прошиб горячий озноб. Я протянул в темноте руку и в тот момент готов был поверить во что угодно. Но голова приятеля была на месте, холодная, точно ледышка...»
Утром под лучами солнца утомительная и холодная ночь сразу забылась. Испытатели, прошедшие все замеры, следили, как далеко вверху медленно движется цепочка «экипажа II». Маленькие фигурки испытателей то исчезают за скалистыми выступами, то вновь появляются на тропе, идущей вдоль гребня. За спинами — парашютные ранцы, коробки НАЗов. Через каждые два часа они будут выходить на связь с нами. А наш «экипаж I» пробует счастья на охоте, пытаясь пополнить собственными силами и скудными средствами наш небольшой пищевой паек. С самодельными силками тщетно караулим в соседних с лагерем норах невидимок-сурков и, теряя силы и ориентировку, выслеживаем в горах беспечных уларов. Мы экономим каждый глоток воды во фляге...
С каждым днем мы узнаем что-то новое, что в недалеком будущем поможет написать рекомендации для тех, кто уже не по собственной охоте окажется высоко в горах.
А. Мнациканьян, В. Усков, Фото В. Ускова
Тысяча и один горизонт болгарской земли
Эпитет «перекресток цивилизаций» для Болгарии имеет сугубо реальный смысл. Цивилизациям здесь тесно, различные эпохи чуть ли не толкают друг друга локтями, и каждый новый срез болгарской земли открывает новые горизонты ее богатого событиями прошлого.
Минувшие века «начинили» болгарскую землю древними произведениями искусства. Две с половиной тысячи лет гробницам, похожим на курганы нашего Причерноморья. Столько же античным скульптурам: греческим — на юге Болгарии, римским — на севере. Немногим моложе базилики в Чобандере, Белово, Хисар-Бане. Монументальные, роскошно отделанные памятники Первого болгарского царства — свидетели его мощи удивительно похожи на древнерусские церкви Несебра.
«О, страшно чудо! О, преславна гледка!.. Ох, ох, как пребываваш безгласен и обезобразен, без взор, без дух!» — такая эпитафия стоит на могиле «славного кесаря», владыки Стефана Хрельо Драговора, «в монашески образ Харитон».
В кратком переложении это значит: «О как прекрасна ты, болгарская земля!» И карта, которую вы видите на стр. 9, показывает то, что «пребывало безгласно и обезобразено», разбитое временем, но сохраненное болгарской землей...
Время не только стирает, но и наслаивает. Руины фракийского некрополя превращались в римский храм, а на византийские фрески ложился мусульманский орнамент.
Фракийцы и иллирийцы, греки и римляне, мечети и великолепные памятники болгарских царств соседствуют здесь, словно бы и не разделяли их эпохи.
На карте они кажутся совсем рядом — первая столица болгар Плиска и вторая столица Преслав, пышный город, удивлявший своим великолепием в IX—X веках. А между ними загадочный «мадарский всадник» — великолепный барельеф, высеченный на скале. Всадник держит в левой руке поводья, а правой бросил копье, пронзившее льва. Кто и когда создал этот барельеф, пока не установлено — может быть, это болгарский хан, а может, фракийский воин.
В 1944 году обнаружили в центре страны Казанлыкскую гробницу, некрополь фракийского вождя, но лишь недавно началось ее систематическое изучение. Стены ее н потолок покрыты уникальными фресками — шедевром античной живописи эпохи эллинизма.
На востоке страны — Рильский монастырь, неприступная крепость, отражавшая нападения османских орд. На протяжении тысячелетия монастырь был очагом культуры болгарской нации.
На севере Болгарии, в гигантской пещере Магура, стены покрыты рисунками, сделанными три тысячи лет назад: птицы, похожие на страусов, животные, напоминающие оленей, танцующие люди.
Любой уголок Болгарии богат живой памятью прошлого, и, взяв наугад любую точку на карте, вы можете убедиться в том, что это именно так.
Есть предположение, что открыта пока лишь малая толика археологических богатств, которые хранит болгарская земля. И потому, наверное, археология в Болгарии — занятие массовое. Экспедиции государственные и общественные, профессиональные и любительские — все они делают бесценное дело, превращая ушедшее в землю прошлое в живую реальность. История не только оживает, она живет в песнях, в старинных узорах, в восстановленных в прежнем блеске городах. Храм святого Георгия, руины римской улицы и часть крепостной стены древней Сердики, нынешней Софии; стены Царевеца на высоком холме Великого Тырнова, целый город пловдивского Треххолмия, будто сошедший с театрального задника; множество других памятников отшумевших эпох, не говоря уж о монументах славы героическим партизанам и русским воинам-освободителям — все это теперь настолько же напоминание о временах прошедших, насколько и проявление жизни нынешней.
