«Портеньос», как называют себя жители, утверждают, что Буэнос-Айрес — совсем не аргентинский, а европейский город, который перевезли на кораблях многие поколения эмигрантов. Перевезли, поставили на берегу Ла-Платы, руководствуясь собственными — порой весьма противоречивыми — вкусами.
Есть здесь районы, где живут по преимуществу итальянцы, французы, англичане, испанцы или славяне — поляки, украинцы, югославы... Нет, по паспорту все они — аргентинцы, но обычаи, традиции таковы, что каждая «колония» существует отдельно, стараясь не смешиваться с соседями. Жители разных районов проводят время в национальных ресторанчиках и клубах, издают газеты или журналы на родном языке, отмечают праздники далекой родины, поют свои народные песни и очень любят традиционные детали в одежде.
Однако первое впечатление мозаичности Байреса — это уменьшительное имя аргентинской столицы — проходит быстро. Во-первых, потому, что, кроме «колоний», существуют и другие кварталы — бедняцкие, как две капли воды похожие на бедняцкие районы Мехико или Рио-де-Жанейро. Там в хижинах и полуразрушенных домах обитают крестьяне, пришедшие из провинций на поиски денег и судьбы, безработные, уже отчаявшиеся найти и то и другое, парагвайские эмигранты, спасающиеся от террора диктатуры Стресснера, городские мусорщики, нищие, воры, контрабандисты... Во-вторых, потому, что в ритме повседневной жизни столицы четко и безошибочно угадывается биение пульса всей страны.
Вечное танго и художник-клерк
Ночь в Байресе — понятие относительное. Аргентинская столица не засыпает, кажется, ни на минуту. До четырех-пяти утра открыты кафе, рестораны, бары, дансинги. Наиболее интересные программы идут с часу до трех. И после полуночи на улицах так же многолюдно, как в полдень.
— Когда же вы спите? — поинтересовался я у аргентинского журналиста Эрнандо Клейманса, заинтригованный столь напряженным жизненным ритмом столичных жителей.
— Пока ты молод, можно и вовсе не спать,— отвечал он.— А с возрастом приходится рассчитывать силы: ложиться после работы, часов в семь вечера, спать до часу ночи, а уж потом отправляться в свой бар или кафе для общения с друзьями...
Эрнандо и объяснил мне, где лучше всего познакомиться с танго.
— Поезжай в Сантельмо, там сможешь увидеть иное танго,— сказал он тоном, не допускающим возражений.
Что ж, поедем в Сантельмо.
Дитя и божество портовых кабачков, танец моряков, грузчиков, фабричных работниц, завоевавший в начале века парижские салоны и петербургские дворцы, прекрасное и нестареющее танго — настоящее танго! — сейчас можно увидеть, пожалуй, только в этом квартале. Здесь, в Сантельмо, в двух-трех ресторанах танго — единственная тема представления. Танго танцуют, танго поют... Танго двадцатых годов, тридцатых, пятидесятых... Но поют и танцуют его на сцене профессиональные артисты — и только для тех, кто сможет заплатить полсотни долларов.
Бедность и богатство встречаются в Сантельмо. Бедность селилась здесь всегда, богатство наезжает вечерами — посмотреть танго. Сантельмо — единственный район столицы, сохранивший старинную колониальную застройку — беленные известью дома с арками, витыми решетками крошечных балконов, мощенные булыжником улицы, черепичные крыши, квадратные площади с неизменными соборами и сквериками в центре...
Времена меняются. Дома-развалюхи Сантельмо ныне испытывают натиск тугих кошельков. В зажиточных домах Буэнос-Айреса стало модным хвастаться покупкой особняка или квартиры в Сантельмо. Благодаря уцелевшей экзотике квартал превратился в туристическую Мекку. Поэтому бедность оттесняется еще дальше к окраинам, поэтому появляются в Сантельмо дорогие рестораны, сувенирные лавки «под старину», реставрируются особняки. На одной из площадей разместился рынок. Прежде всего в глаза бросается множество лотков с грудами металлических изделий — подсвечники, каминные щипцы, ажурные вазочки, шпаги, кинжалы — все «бронза» или «серебро», и все «прошлый век». Сюда же выносят свою продукцию художники. Именно продукцию, ибо в большинстве это копии «под» — под французских импрессионистов, под голландских мастеров, под Пикассо, под Малевича, под Дали...
— Не стоит осуждать нас за слабость,— говорит Хуан Тетсель.— Не всем дано находить счастье в борьбе.
Хуан Тетсель — довольно известный в столице художник, мастер света и цвета, его палитра необычайно богата оттенками и полутонами. Полотна, развешанные по стенам мастерской, прозрачны, воздух наполняет их, в картинах ощущаются порывы ветра, прокатывающиеся волнами по высокой траве пампы. Степной простор, крестьянские сады с яркими пятнами спелых фруктов, красные осенние виноградники...
— Каждый выживает как может,— вздыхает Тетсель.— Я, например, работаю счетоводом в конторе и тем обеспечиваю свою независимость в творчестве. Пишу вечерами, по выходным... А многим коллегам не удается найти работу, вот и торгуют поделками, выполненными с учетом вкусов туристов. Наш Байрес — важнейший культурный центр Южной Америки. Однако живописью у нас не проживешь, не прокормишься. Много тому причин... Вместе с иностранными судами, иностранными туристами, иностранными фильмами, телепрограммами и товарами Байрес впитывает и привычку к чужой культуре. Пройдись по улице Лавалье в центре, где расположены кинотеатры,— много идет там аргентинских фильмов? Ни одного. В основном американская, итальянская, бразильская эротика.
— Но главное,— продолжает Тетсель,— мне кажется, не в этом. Индустрия развлечений, существующая в Буэнос-Айресе, порнография в фильмах и газетных киосках, какофония дискотек — все это только затем и создано, чтобы отвлекать людей от действительности. А настоящее искусство возвращает к ней. Поэтому и неугодно оно заправилам нашего общества. Не случайно, наверное, среди жертв террора военных во времена правления последней хунты было столько писателей, журналистов, художников, кинематографистов, архитекторов...
Разговор наш обрывается — Хуан должен бежать в контору. В считанные минуты на моих глазах талантливый художник превращается в клерка, который, кажется, больше всего на свете боится опоздать на работу...
Каждый день на перекрестке двух пешеходных улиц — Флориды и Лавалье — появляются пять-шесть парней в застиранных джинсах и не первой свежести майках. Они становятся у ярко освещенной витрины магазина мехов, вынимают из потрепанных футляров гитары и флейты. Один из них бросает на тротуар шляпу... Парни поют песни аргентинской пампы, песни провинций, исполняют чилийские, колумбийские, боливийские мелодии. Люди задерживаются послушать песни своей родины лишь на мгновенье. Презрительно поморщившись, кто-то бросает монету, и толпа движется дальше.
Но парни продолжают играть...
Где делают диктаторов
Газетные киоски, увешанные, словно бельем на прищепках, журналами с разноцветными глянцевыми обложками, просыпаются, пожалуй, раньше всех. Когда портеньо бежит на работу, он неизменно обменивается приветливыми улыбками с киоскерами, которые уже успели разложить свой товар. Киоскеры прекрасно знают вкусы своих клиентов и безошибочно вытягивают из толстых пачек нужный набор газет: «Кларин», «Расой», «Насьон»...
За те несколько секунд, пока продавец отсчитывает сдачу, портеньо перекидывается с ним двумя-тремя фразами о погоде, футболе, экономике. О политике аргентинцы с киоскерами не говорят — срабатывает привычка, приобретенная в годы правления военных, когда подобные разговоры могли плохо кончиться и для клиента, и для продавца.
Познакомимся с газетными новостями и мы. Вот уютное кафе на углу улиц Эсмеральда и Марсело-де-Альвеар (все самые уютные кафе Буэнос-Айреса расположены почему-то на углах). Здесь я устраивался каждое утро завтракать и поглощать свежую информацию.
«В ходе футбольного матча, состоявшегося в городе Мокочин, провинция Ла-Пампа, между двумя местными командами, страсти достигли такого накала, что судье пришлось удалить с поля 20 игроков из обеих команд. Таким образом, в каждой из них осталось лишь по одному футболисту, и игра была приостановлена...»
Да, страсти в Аргентине бушуют, и не только на футбольных полях.
«Командир 24-го пехотного полка подполковник Фортунато Рассет и командир роты того же полка старший лейтенант Хосе Доброевич были подвергнуты аресту по приказу генерального штаба,— пишет «Кларин».— Инспектируя казармы полка, министр обороны страны обнаружил в расположении роты, которой командует X. Доброевич, лозунги и символы нацистского содержания. Рисунки и надписи, призывающие к запрещению деятельности политических партий, расправам над «красными», символика гитлеровских СС были намалеваны на стенах и дверях казармы роты...»
