Собрал все силы и добрёл до дому.
С той поры и живу с выставленной ключицей.
Юные косточки срастаются быстро. Недели две я лежал дома, за шкапом, а тут и Свербёху на балки подвесили. Подвесили от бескормицы да, вероятно, ещё от какой-то болезни. Она повисела дня два и сдохла. Так завершились мои отношения с этой кобылой.
Правда, пришлось вспомнить Свербёх еще раз. Как пришла зима и мороз, Антоха Рябков рубил топором тушу Свербёхи и кричал, спрашивая: «Бабы, этот кусок кому? Не гляди, мать-перемать! Говорят, не смотреть!»
Кто-нибудь из бабёнок, зажмурясь, называл наугад, говорил чью-либо фамилию. «Дворцовым!» И Павла Дворцова волокла домой тяжёлый кусок от дохлой Свербёхи.
— А этот кусок кому?
…Была зима 1945 года. Последняя военная зима. Предыдущей весной из Ярославля приехала сестра Ивана Михайловича Коклюшкина Парасковья Михайловна Сухова. (Та самая Паранька, за которой бегал её отец по деревне Алфёровской и кричал сквозь слезы, звал её домой в Тимониху.) Я помню, как Паранька, хлопая резиновыми голенищами сапог, шла с Азлы в Тимониху. Первые недели она жила у нас в зимовке, пока не перебралась в Алфёровскую. Она и участвовала тоже в антохиной делёжке моей Свербёхи. Парасковья Михайловна два больших куска дохлой конины сварила в чугунке и нас попотчевала. Я попробовал, однако жевать и глотать не стал, мясо было скользкое, как мыло, и «духовито» к тому же.
Война заканчивалась.
Дочь Автонома Анна Рябкова вышла замуж за внука Раисы Пудовой Стасика, которой был намного её моложе. И невест не было в колхозе, не только женихов. Молодые женихи прибирали к рукам всех старых девиц.
Сам Антоха ушёл однажды в лес и умер. Там его и нашли, лежащего на сухой болотной кочке.
Мой друг Анатолий Заболоцкий увёз из сломавшегося дома Стасика икону и расписанную кухонную дверцу. Икону я забрал себе. Она и сейчас висит в углу в Тимонихе. А дверца у Толи Заболоцкого в Москве. На дверце нарисован зубастый лев с хвостом.
Не зря мужиков из деревни Помазихи брат моей родни Никандр Ермолаевич ругал «совошниками» (от слова «совок», «совочек»). На нашей речке Сохте стояло в разные годы до 12 мельниц. Три из них я хорошо запомнил, сам ездил молоть крохотный узелок с колхозным зерном. Немудрено, что мужик Денис построил тринадцатую мельницу прямо дома, на повети. Эта была мельница не водяная, а песчаная, насыпная, и выглядела так: большое колесо было оборудовано Денисом карманами по своим бокам. Эти карманы (деревянные ящички), по идее мужика, должны были черпать песок снизу и поднимать его наверх, высыпая в большой ящик. Из ящика песок по жёлобу вытекал в другой жёлоб и далее сыпался на сухие плицы колеса. Своей тяжестью песок должен был двигать, вращать колесо. По замыслу Дениса, колесо на смазанных дёгтем или колёсной мазью подшипниках обязано было делать вращательное движение, то бишь крутиться. И оно действительно сдвинулось, когда Денис вёдрами натаскал песок по лесенке вверх и ссыпал его в большой ящик.
В седьмом классе мне стало известно, что значит перпетуум мобиле, то есть вечный двигатель. Денисова мельница и впрямь крутилась, но крутилась, пока в ящике был сухой речной песок. Не вода, а песок. Но когда песок весь высыпался, Денису надо было снова таскать его по лесенке наверх. Денису вскоре надоело таскать, его мельница, увы, больше не крутилась. Вечный двигатель, как и все вечные двигатели, почему-то не действовал…
Об этом я и думал, когда рубашкой ловил в воде маленьких рыбок — молей. Нет, не напрасно Никандр Ермолаевич всех помазовлян ругал совошниками! Совошники и есть. Лишь через два столетия явился в колхозе бензиновый двигатель и начал крутить машину, которая дала ток. Лёнька Головешка и зарабатывал себе на хлеб, дежуря около этой машины. Леонид Громов и сейчас жив. Можете и сейчас спросить, как он давал свет и как мы ловили на молей щук.
Мир Свиридова
«Врагом интеллигенции был Пушкин…»
(1915–1998 гг.)
В нынешнюю публикацию входят размышления Г. В. Свиридова, записанные на магнитофон на рубеже 80–90-х годов ХХ века, о творчестве Булгакова и Шолохова, Твардовского и Ахматовой, а также о русской поэзии 60–80-х годов и о европейских писателях ХХ века.
Со своими воспоминаниями о Г. В. Свиридове выступают композитор Антон Висков, литературоведы Сергей Субботин и Валентин Непомнящий.
М. А. Булгаков «Собачье сердце»
…В своей повести «Собачье сердце» Булгаков изумительно изобразил схему советской власти. Власть осуществляет один человек — Швондер, это олицетворение власти, и при нём несколько ассистентов, в том числе и одна русская барышня с аристократической фамилией Вяземская, что тоже очень характерно: были такие иуды из дворянского сословья. Швондеру противостоит русский интеллигент, не просто интеллигент, а частый для Булгакова образ русского гения, это именно русский гениальный человек — русское творческое начало, русская творческая мысль, русская гениальность. Также у него имеется психиатр, неслучайно носящий фамилию Стравинский — фамилию русского музыкального гения, а также профессор Персиков, который делает гениальное изобретение. И этот Преображенский. Обратите внимание на имена: Стравинский, Преображенский — это люди явно из духовного звания, как и сам Булгаков; Персиков — имеется в виду Северцев, замечательный учёный, портрет которого написан Михаилом Васильевичем Нестеровым и хранится в Третьяковской галерее. В общем, это — символ России, её творческая мысль, её гениальность и борьба её и Швондера.
И вот что профессор делает. Он берёт русского же человека Шарикова — это человекоподобное создание, люмпен-пролетарий, неважно то, что это искусственный человек. Был бы человек из пивной — это было бы бытовое дело, бытовая повесть. Здесь же — фантасмагория, здесь интеллектуальные глубины человеческого духа, который вторгается в божественную природу созидания, в царство Бога, и в конце концов терпит поражение; и сам человек понимает, что в это лучше не вмешиваться, что всё идёт путём эволюции, всё идёт по воле Божьей со всеми потрясениями, нормальная жизнь эволюционирует постепенно, через драмы, через сложности, через высокую творческую мысль. Он берёт именно русского человека, но не человека — полусобаку-получеловека, Шарикова, Булгаков не даёт ему человеческого имени, а называет его «Полиграф Полиграфович», понимая, что было бы ужасно собаку называть человеческим именем, как теперь евреи называют своих собак русскими именами, унижая русских. Вот он берёт этого человека, в жилах которого течёт собачья кровь, но какие-то рудименты человеческого мозга присутствуют. И этот люмпен-пролетарий в сущности был человек, у которого взяли этот мозг, обитатель пивной, люмпен-пролетарий Клим Чугункин или Чугунков, музыкант, играющий в пивной на балалайке. Мир его интеллектуальный ясен, и чувственный мир совершенно ясен. Это — полуживотное, которое хочет немедленно исполнять любую свою потребность; где бы ни было, он должен её исполнить. Если ему захочется нагадить — он нагадит, если ему хочется половой акт совершить, то совершит.
Швондер действует как бы таким способом расслоения русского общества, он же не думает, что это собака. Нет, он думает, что это человек, он его воспитывает на марксистский лад, как воспитывали тогда всех русских людей, особенно тех, кого еврейство взяло к себе в союзники. Вот этого люмпен-пролетария он обучает, знакомит с перепиской Карла Маркса, не помню, с Бебелем или там с Каутским. Он его заставляет доносить, выспрашивать, он его делает соглядатаем, доносчиком. Первое дело — он устраивает его в отдел очистки, это же символическое название, ясно, что это такое — отдел очистки, и, наконец, он в решительную минуту даёт ему револьвер для убийства. Главное противостояние не между Швондером и Шариковым, а между Швондером и Преображенским. Потому что Швондер должен уничтожить Преображенского. И жизнь нам показывает, что Швондеры уничтожали Преображенских, они их не просто уничтожили фигурально, они их стерли с лица земли, уничтожили интеллигенцию, сослали, истребили до седьмого колена, истребили духовенство. Потомкам этих людей, детям интеллигенции, которые готовы были к восприятию культуры, к получению образования, — не дали такой возможности, им не дали получить образования, ибо швондеры создавали свою советскую интеллигенцию, в значительной своей мере еврейскую интеллигенцию, мыслящую по-еврейски и видящую в русских своих врагов. Ибо Швондер видит в русском интеллигенте своего лютого врага, которого он должен уничтожить. Вот мораль и содержание этого произведения, а совсем не то, что показывают нам в театре, что русский человек такая скотина, свинья, что он похож на собаку и т. д. Это сопутствующие дела. Да он и не русский, да он и не человек, он не человек, в этом-то всё дело, тогда как Швондер (и в этом ужас!) — человек, а это — страшно. При всех условиях Шариков — все-таки фантасмагория, и он перестаёт существовать. А Швондер существовать остаётся. Мы знаем прекрасно, что он Преображенского убьёт. И Преображенских Швондеры уничтожили, а сами Швондеры живы до сих пор. Швондер жив и колоссально размножился, он пронизал всю нашу жизнь, все этажи, он сидит и правит нами, он ставит спектакль с фальшивым акцентом, ставит спектакль в детском театре и детям внушает мысль о том, что Швондер — славный, хороший, смешной человек, а Шариков — страшный, русский и опасный, берегитесь его, дети!
