— Лечебная. Рецепт моей покойной бабушки. Хороша? — интересовался он, следя за изменением моего лица.
Настойка была выше всяких похвал.
— А теперь попробуем эту… На золотом корне… А это — калган…
Наступало время возвышенного состояния души. На столе появлялся кофейник, чашки. И начинались рассказы Льва Романовича, которые по разным причинам не вошли, или, вернее, никогда не войдут в очередной том его сочинений.
24 марта 1966 года состоялась премьера спектакля «Тяжкое обвинение». Пьеса Л. Р. Шейнина, постановка и режиссура Б. Н. Ливанова, художник А. Д. Гончаров, композитор Н. И. Пейко.
Был большой съезд гостей, был успех, был банкет. Ну вот… преодолена еще одна ступенька в той лестнице, по которой актер поднимается всю свою долгую или не очень долгую творческую жизнь. Для меня этот спектакль был дорог по многим причинам. Во-первых, в моем творческом багажнике появилась очередная удачная главная роль, что для молодого актера вещь немаловажная, согласитесь. Я прошел испытание «на пробу» у самого Ливанова. Он как бы причислил меня к категории «своих актеров», и впоследствии он всегда занимал меня в тех или иных ролях в своих постановках. И еще: благодаря этой, в общем-то, не очень трудной роли я вошел, если можно так выразиться, в элитарный клуб «стариков». Исчезла детская боязнь новичка перед великими и осталось только уважение к их таланту, длительная любовь и постоянный, упорный, иногда каторжный, и такой необходимый и радостный совместный труд на прославленных подмостках Художественного театра. «Не храм, а мастерская».
Последующая моя работа у Бориса Николаевича в памяти отпечаталась слабо. Это был спектакль по пьесе Арбузова «Ночная исповедь». Тема военная. Сюжет прост. Перед уходом из какого-то городка в лапы к немцам попадает несколько наших людей. Это, собственно, их последняя ночь перед расстрелом. Исповедальная ночь. Тут и немец-садист, и влюбленные, и молоденькая супружеская пара, и выродки-полицейские. Все как полагается. Я бы не стал вспоминать об этом спектакле, если бы в работе над ним не проявилась в полной мере режиссерская черта Ливанова укрупнять до возможных пределов и драматургические коллизии, и характеры действующих лиц.
События в пьесе происходят в подвале немецкой комендатуры, помещавшейся в одном из городских особнячков. Но разве может устроить подвал Бориса Николаевича? Он переносит действие спектакля в кафедральный собор! Католический! Со стрельчатыми окнами, колоннами, цветными витражами, резной решеткой епископской кафедры! Почему собор католический? Потому что городок помещался на западных окраинах нашей тогдашней страны. И еще потому, что Борис Николаевич поместил в нем орган! Наши страдания оттеняла музыка Баха! А чтобы показать кровавую жестокость войны, после открытия занавеса на всю затемненную декорацию накладывалась световая репродукция «Герники» Пикассо. Потом «Герника» пропадала, высвечивалась внутренность собора. Немецкие солдаты торопливо выносят краденые, забитые досками, как бы плененные, скульптуры Спасителя и Божьей Матери. Мы в полутьме ждем своего выхода. Тут же рабочие сцены готовятся к быстрой перестановке декораций, глядя на вынос заколоченных досками скульптур, один рабочий другому шепчет: «Приготовься… Видишь, „символы“ уже понесли». Так и остались в памяти от этого спектакля две несовместимые его ипостаси: слабенький сюжет и режиссерские находки-символы.
А через два года Борис Николаевич Ливанов поставит на сцене Художественного театра свой последний спектакль — чеховскую «Чайку». Ах, как мне нравилась эта его работа. И в режиссерской трактовке, и в игре актеров, и в оформлении спектакля было что-то, казалось, давно забытое, что-то от русского модерна: удивительная поэтическая тонкость в восприятии мира и в то же время удивительная простота и ясность в выявлении человеческих характеров, взаимоотношений, чувств. Аркадину играла Ангелина Осиповна Степанова, Треплева — Олег Стриженов, Нину Заречную — Светлана Коркошко… К сожалению, я не был участником премьеры, хотя потом, под замену, сыграл в нем Дорна. Спектакль был прекрасно воспринят московской публикой, а на другой год и английской, во время гастролей МХАТа в Лондоне в 1970 году.
Гастроли были в мае, в театре «Олд Вик». Основным «тягловым» спектаклем являлась «Чайка». Довеском к нему должен был быть (обязательно!) какой-нибудь спектакль на революционную тему. Это было непременным условием со стороны нашего Министерства культуры. Иначе — никак! Понимая, что зло неизбежно, англичане попросили привезти «Шестое июля». Режиссер Леонид Викторович Варпаховский сделал новый, интересный, гастрольный вариант спектакля. Но в самый последний момент он по каким-то «высоким» причинам был заменен на старый, уже вышедший в тираж спектакль по пьесе Погодина «Третья патетическая». Какую-то часть актеров, занятых в «Шестом июля», в том числе и меня, перебросили в «Патетическую», наделили ролями, и в таком варианте в конце мая семидесятого мы оказались в Лондоне.
Поселили нас в «Говард-отеле» — старой гостинице чуть ли не елизаветинской эпохи. Толстые стены из красного кирпича, темные, извилистые коридоры, узкие, как пеналы, номера с окнами-бойницами. А за окнами — Темза с пришвартованным навечно парусником «Дискавери» (этих «Дискавери», по правде сказать, у них пруд пруди), на котором то ли Скотт, то ли Кук совершил какое-то великое открытие. Вправо по реке виднеется мост Ватерлоо. Бетонное, лишенное романтического ореола современное сооружение, соединяющее два берега мутной Темзы. По правде говоря, особо разглядывать по приезде достопримечательности британской столицы у нас не было времени: готовились к «выходу в свет», к первому спектаклю «Третья Патетическая» с Лениным в главной роли.
Спектакль прошел тихо. Народу в зале было немного, в основном это были люди нашего посольства, торгпредства и других представительств. Присутствовал кто-то и из англичан. Я это говорю потому, что на другой день в местных газетах появилась пара скупых рецензий, где, кстати, было сказано по моему адресу, что роль ЧК (буквально!) в постановке исполнял артист Николай Пеньков. (Мой герой Валерик был чекистом, влюбленным в дочку нэпмана.)
Однажды, где-то в конце недели, за завтраком в нижнем этаже отеля нам объявили, что сегодня мы отправляемся на автобусах в Виндзор, древнее местопребывание английских королей, являющееся таковым до сегодняшнего времени. Нас ожидает архитектура ранней готики, королевский замок, основанный в конце XI века Вильгельмом Завоевателем, соборы, капелла Сент-Джордж, парки, богатые художественные коллекции. Одним словом, нас ожидает Виндзор!
— Никаких Виндзоров! — громко, на всю сводчатую залу, заявил Слава Невинный, расправляясь с жареной сарделькой скромного бесплатного завтрака (обед и ужин нам не полагались). — У меня времени нет! Половина Ниночкиного списка еще не вычеркнута!
И не поехал. А покупной список действительно был длинный, свидетельствую. Ниночка Гуляева, жена Славы, все предусмотрела. Там значились и настольная лампа, и будильник бронзовый с двумя колокольчиками, и мужской перстень большой окружности, и много еще чего. В самом деле, какие уж тут «виндзоры»!
— Слав, а если будильник будет с одним колокольчиком — бронзовый, но с одним, — убеждал я его, — что от этого изменится?
Но он был неумолим:
— Только с двумя!.. Ниночкин заказ!
* * *
Вот и закончились гастроли МХАТа в Лондоне весной семидесятого. Прошли они без большого триумфа, но и без провала. О «Третьей патетической» говорить не будем, а «Чайка» ливановская лондонской публикой была принята хорошо. Во всяком случае, на прощальном банкете по случаю окончания гастролей был «весь Лондон». И Лоуренс Оливье, и Вивьен Ли, и многие другие знакомые и незнакомые лица творческого «истэблишмента».
Борис Николаевич был весело возбужден, говорил, острил, смеялся, произносил тосты. Еще бы, он все-таки был главным героем этих гастролей! Но в то же время какое-то легкое облачко набегало на, казалось бы, праздничную атмосферу прощального ужина. Меня смутила фраза, брошенная вскользь одной нашей народной артисткой в моем присутствии. Глядя на веселящегося Ливанова, она сказала с неудовольствием:
— Борис ведет себя непотребно, черт знает что!..
Я удивился, помню, потому что подобные замечания в присутствии молодых актеров не произносились. Существовали какие-то негласные субординационные правила. Впрочем, я тогда не придал большого значения этим словам уважаемой мною актрисы. Мало ли чего не бывает на банкете. Нас, например, молодую и активную часть труппы, начало банкета вообще повергло в полнейший шок: прекрасную, острую, разнообразную английскую еду нам предлагали запивать… кислым, как квасцы, сухим бургундским. Насмешка! Мы-то рассчитывали как минимум на шотландское виски, но… Человек предполагает, а устроители вечера располагают… Для нас банкет был явно провальным. И поделать ничего нельзя!
