— Она. В рекламе трусов — Она.
На обложках всех журналов, на страницах всех газет, на билбордах всех улиц…
Она. Она. Она.
Я срываюсь на бег. Передвигаю ногами так быстро, как могу. Бегу от нее, но знаю, что мне не убежать. Она будет смотреть на меня отовсюду, ее голос будет доноситься до меня из всех динамиков.
Куда бы я ни скрылся, Она настигнет меня везде.
Три года назад я мечтал улететь за океан и больше никогда ее не видеть и ничего о ней не знать. Но Она настигла меня и тут.
Она мое наваждение. Она моя паранойя.
Я бегу от Нее, не разбирая пути, пока из легких напрочь не выбивает воздух. Абсолютно без сил я приваливаюсь к какому-то зданию и сгибаюсь пополам. Легкие горят огнем, каждый вздох разрывает грудь адской болью, перед глазами пляшут мурашки. Зажмуриваюсь и крепче хватаюсь за стену незнакомого здания. Кое-как восстановив дыхание, я медленно выпрямляюсь, открываю глаза…
И вижу Ее…
На огромном экране размером с пятиэтажное здание она дефилирует в белом купальнике. Машет в разные стороны длинными светлыми волосами, смеется и крутится, демонстрируя идеальную фигуру.
Я смотрю на Нее словно загипнотизированный. Вокруг снуют толпы людей, едут потоки машин, но я ничего этого не замечаю. Я просто стою посреди тротуара и смотрю на Нее.
Наташа…
Вспоминаю, как держал ее в своих руках, гладил по лицу, вдыхал запах волос. Целовал ее мягкие губы, фарфоровую кожу, прижимал к себе и слышал шепот:
— Леша, я люблю тебя.
Она могла бы быть только моей. Она хотела быть только моей. А я все разрушил…
— Какие же у нее сиськи! — раздается рядом грубый мужской голос, и я резко поворачиваю голову, выныривая из воспоминаний. Рядом со мной встал жирный мужик лет 40, от которого несет дешевым пивом и чипсами. — Я б ее отымел… — мечтательно тянет.
Внутри меня что-то щелкает. Как будто сорвали чеку у гранаты. Я резко разворачиваюсь к мужику и со всей силы заезжаю ему кулаком в челюсть. Он отшатывается назад, но удерживается на ногах. Я бью его еще и еще. Гнев и ярость просятся наружу, и я уже просто не могу остановиться.
Мужик валяется на земле, а я продолжаю обрушивать на него жестокие удары ногами, превращая в кровавое месиво. С каждой новой атакой на его заплывшее жиром тело из груди вырываются крики скопившейся за три года боли и отчаяния. Нас окружают прохожие, они что-то кричат, кто-то снимает нас на телефоны, а я продолжаю жестоко избивать ногами этого мужчину, пока сквозь толпу зевак не прорываются полицейские.
Один из них сбивает меня с ног и валит на тротуар лицом в асфальт. Я сильно бьюсь головой о твердую землю, но даже этот удар не приводит меня в чувство. Ярость остается невыплеснутой, и я сжимаю в кулаки заломленные за спину руки, чтобы не накинуться на полицейского.
— Вы арестованы. — Он прижимает меня к асфальту коленом. — Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вам понятны ваши права, сэр?
Я смотрю на неподвижное бездыханное тело и растекшуюся под ним огромную кровавую лужу, а затем поднимаю глаза выше и встречаюсь взглядом с Ней. И в момент, когда на моих запястьях щелкают наручники, Она заливисто смеется.
Глава 1. Лучший день в жизни
За 3 года до событий пролога
«Сегодня определенно лучший день за 18 лет моей жизни!».
Вот, что я думаю, когда стою в своей комнате перед зеркалом и поправляю бабочку на белой рубашке. Снимаю со спинки стула черный пиджак и надеваю его.
Разве существует день счастливее школьного выпускного!?
Нет.
Окончание школы — это лучшее, что может случиться с человеком. Прощайте, 11 лет детства и тотального контроля со стороны родителей и престарелых учительниц-мегер.
Прощайте 11 лет одних и тех же осточертевших фраз:
«Звонок для учителя»
«Достаем двойные листочки»
«К доске идет...»
«А голову ты дома не забыл?».
Боже, наконец-то я больше никогда не буду это слышать!
Дверь моей комнаты резко распахивается и заходит мама.
— Леша, ну ты готов? — видит меня и резко осекается.
Складывает пальцы в замок и прижимает руки к груди. Через секунду на ее глазах выступают слезы.
— Сыночек, ну когда ты у меня так вырасти успел? — бросается меня обнимать.
Я аккуратно обнимаю родительницу в ответ.
— Мам, ну ты чего? — осторожно говорю. Вот только ее слез мне не хватало.
Мать отходит на шаг и продолжает умиленно на меня смотреть.
— Леша, еще совсем недавно ты пошел в первый класс! — родительница достает откуда-то из кармана платья белоснежный носовой платок и промокает глаза.
— Ну что? Готовы? — в комнату заглядывает отец.
— Максим! — мама тут же к нему поворачивается. — Ну когда он у нас так вырасти успел, а?
Я уже закатываю глаза. Отец, смеясь, подходит к нам и тоже меня обнимает.
— Давайте уже поедем? — тороплю предков, чтобы поскорее выбраться из этих обнимашек. — А то опоздаем.
— Да-да, конечно, — отец выпускает меня из рук и идет к выходу.
— Мам, — обращаюсь к родительнице. — Можно кое о чем тебя попросить?
— Конечно, сынок.
— Можешь, пожалуйста, не плакать, когда мне будут вручать аттестат?
Родительница сначала удивленно распахивает свои и без того огромные синие глаза, а потом обиженно поджимает губы.
— Мам, ну пожалуйста, — настойчиво прошу. — Ты можешь сдержать в себе этот порыв, когда я выйду на сцену?
— Хорошо, — обиженно соглашается.
