на ярко-жёлтом диске или с жёлтой полосой по нему, за что и получило своё название), закручивает гайки, убирает домкрат.
Дух захватывает от этого действа с эстетической точки зрения. Он определённо хорош. Чертовски хорош! Высок, подтянут, мускулист — это в профиль. С узкими бёдрами и широкими плечами — это анфас. А острая чёлка выгоревших на солнце тёмно-русых волос, падающая на лоб, добавляет его виду чего-то от викингов, или ковбойского, или австралийского — пока не решила, что мне нравится больше. Пот, выступивший на длинной шее, заставил меня даже сглотнуть, когда я представила его в костюме. Как же ему, наверно, пойдёт застёгнутая наглухо белоснежная рубашка, а расстёгнутая до груди, нет лучше до пупа, чего я стесняюсь-то — ещё больше. Как строгие контуры костюма подчеркнут геометрические безупречные мужественные скулы. Люблю я мужиков в костюмах, ничего не могу с собой поделать. Хотя эта вальяжная небрежность ему тоже к лицу. И эти морщинки у глаз. И загар.
— Вот и всё, — хлопает он багажником, пока я гадаю: загар египетский, карибский, средиземноморский? — Можешь ехать.
Возвращаясь из укрытия, критически осматриваю колесо.
— Надеюсь, я заслужил? Пусть не прощения, но хотя бы «спасибо»? — бросает он ключи от машины в мою протянутую ладонь.
— М-м-м… Спасибо, — отстраняюсь я, боясь задохнуться в таком количестве тестостерона, собственных разбушевавшихся гормонов и запаха мазута, парфюма и его кожи, нагретой солнцем. А ведь он даже не особо красив, чёрт его подери, просто дьявольски сексуален, а с этими перепачканными руками даже больше чем прежде.
— Мирослав, — представляется он.
— М-м-м… Мирослав, — повторяю я.
Нет, этот всё испортит, — выношу вердикт. — В этого я влюблюсь. А мне сейчас меньше всего нужны новые отношения. Я от старых-то ещё не отошла.
— Как? Ты тоже Мирослав? Неожиданно, — улыбается он.
— Кристина Валерьевна, — задираю я подбородок и показываю большим пальцем на подъезжающий к остановке автобус. — Кажется, мне пора.
— Да, кажется, ты припарковалась в неположенном месте. Нарушаем, Кристина Валерьевна, — лыбится он, давая мне возможность сесть в машину. — Осторожнее на дороге, моя пленительная.
Я не сразу попадаю ключом в замок зажигания. Он снова назвал меня «моя»?
Пленительная? Так ещё говорят?
Сам ты «пленительная», — фыркаю я, чувствуя, как сбилось дыхание. Ткнув в подставку стакан с остатками кофе, наконец завожу машину.
Она свистит, рычит и издаёт звуки, за которые меня ненавидит весь район, когда я завожу её в семь утра, особенно в выходные. Но меня тоже не спрашивали, когда рожали остальные шесть миллиардов человек, поэтому я не обязана считаться со всеми, кому что-то не нравится.
Он просовывает голову в окно. Мирослав. Ну надо же. Замираю в предвкушении и даже на всякий случай думаю, помню ли наизусть свой новый номер телефона…
— Не заводи машину с включённым кондиционером, — шепчет он мне на ухо.
Или кажется, что шепчет. Таким ровным спокойным голосом обычно говорят люди, от чьей уверенности в себе и способности владеть ситуацией зависят чужие жизни. Разведчики, пилоты, хирурги… Уважаемые пассажиры, говорит командир корабля. Наш самолёт стремительно падает в море. Температура воды плюс двадцать пять градусов…
Именно так он и говорит, как по спине мягким пёрышком:
— И она не будет свистеть. А вообще, надо подтянуть приводной ремень. Ну и залатать пробитое колесо. Вот, тут неплохо делают, — добавляет он неожиданно, пока я думаю, что есть мужики «Упаси, Господи!» а есть как этот — «Господи! Прости меня, грешную!».
В руках остаётся визитка автосервиса. Открытое окно машины пустеет.
Уже выезжая, в зеркало заднего вида я вижу, что он снова идёт к кофейне.
А плохой день становится ещё хуже: от секретаря моей действующей работы прилетает испуганное сообщение: меня требует к себе директор.
Глава 2
Пленительная… Откуда только вылезло это дурацкое слово? Сказал бы удивительная, невероятная, потрясающая. Охренительная, в конце концов, — ругал себя по дороге Мир.
Наверное, потому что пленила. Заворожила, околдовала, покорила. Яркая, живая, интересная. Поразившая Мирослава сочной, броской, редкой красотой, девушка никак не выходила из головы. Стройная, гибкая, смелая. Копна густых тёмных волос с рыжими искрами. Чуть с горбинкой нос и высокие скулы уравновешивали мягкие медовые глаза и полные губы. Когда-то за такие казнили. И сегодня Мирослав много бы дал, чтобы смять эти губы своими, взять в плен это сильное тело и пару раз победить. Потом покурить. И снова — пару раз подряд.
Он тепло улыбнулся, отогнал непрошеные мысли. Гироскутер остановился у крыльца. Прямо с него Мир шагнул на ступеньку и, преодолев лестницу в два прыжка, открыл дверь на веранду.
— Мам, ты здесь?
Скривился от громкой музыки, ударившей по ушам. Но именно потому, что она звучала, понял: здесь.
Этим летом веранда в доме Ирины Владимировны Сарматовой из тихого местечка для чтения, чаепитий и созерцания природы превратилась в нечто среднее между сауной, армейской казармой и ночным клубом, полным ритмичной музыки, криков мускулистых инструкторов и пота.
Мирославу пришлось преодолеть целую полосу препятствий из беговой дорожки, разбросанных гантелей, мячей, ковриков и новенького блестящего велотренажёра, на котором мать самозабвенно крутила педали, чтобы попасть на кухню. Проявить чудеса сноровки, чтобы не споткнуться, не поскользнуться, не уронить пакет с бутербродами и кофе и не отбить себе копчик.
Он уже поставил завтрак на барную стойку и включил воду, чтобы помыть руки, когда Ирина Владимировна обернулась и убавила громкость.
— Ты не забыл: мне зерновой?
— Я не забыл, мам, не забыл, — вздохнул Мир.
— Всё же думаю у меня непереносимость глютена, — ответила женщина, активно крутя педали.
— У тебя нет целиакии, мам, — покачал головой Мирослав. — Выдумывать себе новые болезни — это что, сейчас модно?
— Сейчас модно ходить к психологу, — ответила она, тяжело дыша, но не сбавляя скорости, от которой монитор её сердечного ритма пищал как датчик взрывного устройства. — Кстати, думаю записаться. Как считаешь,
