на отрешенность в глазах, Владигор старался улыбаться, хоть улыбка его и подрагивала. Арья протянула ручки и крепко обняла отца за шею. Владигор погладил дочь по спине и волосам, затем поднялся и усадил ребенка на лавку.
— Сиди и играй, а папе нужно собираться.
— Папочка, — вновь заговорила кроха, вертя в руках куклу, — а почему ящерка ворует наших овечек?
— Потому что… потому что… потому что она плохая. — С тяжелым вздохом ответил отец. — Сейчас тяжелое время, принцесса моя, ты знаешь, а ящерка не понимает, не хочет этого понимать, поэтому она ворует наших овечек. Если я не накажу ее, она украдет всех наших овечек и тогда нам нечего будет есть, мне нечем будет кормить тебя и…
— Мы умрем? — Очень серьезно спросила дочка.
— Ну что ты, конечно, мы не умрем! — Опоясываясь широким кушаком, Владигор повернулся к дочери спиной, чтобы она не увидела выражение его лица. — Но нам будет очень непросто. Дичи в этих краях не осталось, а из земли невозможно ничего вырастить. Я забочусь о тебе, принцесса моя, — Владигор повернулся к дочери, — потому что я люблю тебя.
Ребенок кивнул и занялся своей игрушкой. Владигор грустно посмотрел на дочь, подавил тяжелый вздох и продолжил собираться. В котомку он сложил несколько клубней вяленого батата, пару ломтиков сушеного мяса и пузырек с отваром лечебных трав. Накинул на себя теплую куртку с капюшоном, натянул штаны из овечьей кожи и зашнуровал высокие кожаные сапоги. Затем повесил меч на спину, котомку на плечо и прислушался. Было тихо, отец все еще спал, значит ничто не могло препятствовать его плану.
— Папочка, — вдруг заговорила кроха, — а если бы у нас не осталось овечек и овощей, тебе бы пришлось украсть чужую овечку?
— Что?.. Эм-м-м… Я бы постарался найти другой, хороший способ найти нам еду.
— А если бы хорошего способа не было? — Серьезно спросила Арья, продолжая возиться с игрушкой.
— Тогда наверно мне пришлось бы украсть овечку, да доченька. Но такого не будет никогда, поверь мне моя милая.
Владигор поцеловал дочь и тихим, но быстрым шагом направился к двери.
— А может быть ящерка пыталась найти овечку хорошим способом, но не нашла? Поэтому она прилетает к нам. Может быть у ящерки есть маленькие ящерята, которых она пытается накормить?
Владигор резко остановился. Серьезные слова маленького ребенка пронзили его сильнее, чем это сделало бы копье. Подавляя в себе бешенство, с которым он жил последние дни, он обернулся.
— Запомни раз и навсегда, — заговорил Владигор стараясь сделать голос спокойным, но он становился лишь глухим и зловещим, — это чудовище не знает любви, оно не знает тепла и милосердия. Я хочу, чтобы ты на всю жизнь запомнила, что драконы чудовища, безжалостные и жестокие. Дракон не будет охранять свое потомство как кошка или овечка, нет. Драконы бросают своих детей едва те вылупятся из яиц и отдают их воле Все-Отца. — Он подскочил к своей дочери, взял ее за голову двумя руками, чтобы глаза были обращены только к нему и, как ему казалось, чтобы от дочери не ускользнуло ни одно сказанное им слово. — Если я не вернусь сегодня, ты должна помнить — как только видишь дракона, прячься, спасайся, сделай так, чтобы он не увидел тебя. А когда вырастешь, найди способ дать ему бой. Убить его, тогда ты и твои близкие будут жить, жить в безопасности, жить без страха перед небом. Драконы чудовища, монстры, запомни это.
Нос и глаза ребенка покраснели, по бледным щечкам потели ручейки, но Владигора несло как жеребца в смертельной агонии.
— Жестокие и бесчувственные звери, подлые и низкие, им плевать на всех, они заботятся только о себе! О своих желудках! Воруют наш скот и пугают детей, а когда все разграбят, прилетают и сжигают все огнем! Запомни это! Ты должна знать и помнить это! Они чудовища, чудовища!!!
— А кто ты сейчас?
Владигор поднял голову. Арья вырвалась из его рук и подбежала к Гольбаду, стоящему на лестнице, ведущей на второй этаж.
— Посмотри на себя, жалкий мальчишка. — Сурово проговорил старик, прижимая внучку к себе. — Перепугал ребенка, без спросу взял мой меч, орешь и брызжешь слюной. Дракон хоть просто ворует овец, а ты… ты… Твоя дочь в слезах, она напугана, а ты ничего не видишь и не слышишь. Твоя слепая ярость застилает тебе глаза! Что ты пытаешь доказать? И кому?
— Отец! — Владигор попятился к выходу, но с вызовом смотрел на отца. — Хватит нравоучений! Хватит! Арья должна знать всю правду, она уже не ребенок!
— Да ей пять лет, дрянной мальчишка! Когда тебе было сколько ей, ты ковырялся в грязи, возился с лягушками и верил в мои сказки про черных единорогов, живущих за горами! А что ты уготовил своей дочери?!
— Замолчи, старый дурак! Я хороший отец и я хорошо воспитываю своего ребенка! Не тебе неудачнику учить меня жизни!
Гольбад почувствовал как слабеют его ноги. Он медленно опустился на ступеньки, укрыв внучку старой медвежьей шкурой, в которую кутался сам.
— Вот уж не думал, что доживу до такого. — С горечью пробормотал он. — Неудачник? В чем же мои неудачи? В том, что я сам построил себе дом, на ровном пустом поле? В том, что я был женат на самой прекрасной женщине на свете? В том, что она подарила мне сына? Или в том, что я горбатился всю свою жизнь, чтобы мой сын всегда был сыт и одет? — Переполнившиеся слезами глаза сверкали, отражая пламя камина. — Да, наверно я неудачник, ты прав.
— Отец… — начал было Владигор.
— Нет-нет, не надо. Ты прав. Только неудачник мог воспитать такого безрассудного и безответственного как ты. Что и кому ты пытаешься сейчас доказать? Ради чего ты обрекаешь отца на похороны ребенка, а свою дочь на сиротство?
— Я ненавижу тварей, которые думают что им все позволено и они вольны делать что хотят, переступая через других и вытирая об них ноги. — Глухо ответил Владигор.
Старик горько усмехнулся.
— Ну да, ну да, конечно. Только причем тут твоя дочь? Чем она виновата? Гаммла бросила тебя, уехала в большой город…
— Она тут не причем, отец!
— Причем сынок, причем. Ты никогда не был таким скорым на расправу и жестким, пока она тебя не бросила. Обозлился, очерствел, только правильно ли это? Когда твоя мать умерла я не находил себе места, я думал что жизнь кончена. — Старик повесил паузу, невидящим взглядом смотря перед собой. — Когда ты засыпал, я напивался до забытья и валился спать в первой попавшейся канаве. Но каждый
