скорчил гримасу, как будто ему вместо водки налили лимонаду. — Какая любовь, поручик? Вы ведь на службе.
— Сердцу не прикажешь, Панкрат Михалыч, — вздохнул Ржевский. — Любовь не картошка…
— Сплюньте в окошко! Вы мне тут шутки ваши дурацкие не острите! Кого гусар должен любить, так это — государя, Отечество и своего коня. Остальное — дурь и блажь.
— А женщины на что?
— Для отдыха, поручик. Для спокойного сна. Постель согревать, чтобы ноги не зябли.
— Так я с ними и сплю, — заулыбался Ржевский.
— И ради бога! Разве я против? Но, ядрён мушкетон, извольте соблюдать субординацию.
— А это как?
— Субординация — это когда младшие по званию не задирают юбки, с кем спят старшие. Если на бумаге написано… — Гусев ткнул пальцем в один из листков на столе, — вот, читаю: майор Гусев, тире, Варвара Прокловна, блядь…
— Неужто правда?!
— Это я не про нее, — отмахнулся Гусев. — Муха пролетела… Потом, запятая, Анна Ивановна, еще одна… — майор шлепнул себя по скуле. — Ах, ты, Дева Мария!
— Какая дева?
— Да какая дева, Ржевский, после вас в этом городе?! — взвился майор. — Не дева. Муха! Муха!! Расплодилось их этим летом… — Он опять заглянул в листок. — А за ними Ольга Андреевна и так далее до… как бишь ее?.. Марфы Митрофановны. Так вот, если это всё чин по чину перечислено и всеми гусарами подписано — извольте соблюдать! Спите со своими и на чужих не зарьтесь!
Он взял со стола другой листок и потряс перед носом Ржевского.
— Вот она, ваша подпись. Ваша? — голос его сорвался на фальцет.
— Моя.
— Какого ж хрена, вы норовите через жопу начальства перепрыгнуть?
Ржевский озорно сверкнул глазами.
— Пардон, господин майор, погорячился.
— А с младшими по званию вообще не церемонитесь. Корнет Мурашкин чуть не плачет. Вы у него всех любовниц отбили. После ваших подвигов они с ним даже под ручку пройтись не желают.
— Рыба ищет, где глубже, а женщина — кто подюже, — подкрутил усы Ржевский.
— Нехорошо-с. Мы и так, зная о ваших недюжих способностях, вам список удлинили. Трех сестер Перепелкиных за одну посчитали.
— Ну и верно! Они же — на одно лицо.
— Лицо — одно, а задниц — три! А вам все мало!
Ржевский заржал.
— Хоть к ноге привязывай!
— И привяжите. Тройным узлом!
Майор сел за стол. Перед ним словно из — под земли возникли два стакана и бутыль с вином. Гусев кивнул Ржевскому на свободный стул.
— Ладно, поручик, это всё суета. Присаживайтесь. — Он разлил вино, и они выпили по первой. — Мы, гусары, меж собой как — нибудь разберемся. Беда в другом. Наш полк всё никак отсюда не переведут, как говорится, от греха подальше.
— Давно пора!
— Увы, сие зависит не от нас. А между тем местные бабы за последнее время рожают в неимоверном количестве.
— Ну-у, — протянул Ржевский. — Я вообще — то…
— А я и не утверждаю, поручик, что это только ваших рук дело.
— Рук ли?
— Отставить меня перебивать!
Ржевский молча наполнил стаканы.
— Так вот, — продолжал Гусев. — Больше половины рожениц на вас показывают. У меня их кляузами весь походный сундук забит.
— Три тысячи чертей! Какие грамотные!
— Если бы! Им местный дьякон под диктовку пишет.
— Дьякон? — Ржевский наморщил лоб. — У него жена еще такая курносая и вся в конопушках?
— Да.
— Как же, помню. На пасху дело было. Дьякон — на службу, а я — к ней. Ну до чего набожная женщина, Панкрат Михалыч, черт знает что такое! Только согрешим, — сразу бряк на пол и давай поклоны отбивать. Не поверите, всю ночь молилась!
— Да нет, отчего же, зная вашу прыть… Она, кстати, тоже из моего списка…
— Тогда миль пардон…
— Поздно! На днях двойню родила.
— И кто вышел?
— Мальчик и девочка.
— Девчонка точно не от меня, — повел носом Ржевский.
— А чья? Моя, что ли?
— Девчонка — ваша, мальчик — мой.
— Ржевский, так не бывает!
— Ну, значит, это не мои дети. Я рожаю только гусаров.
— Слыхал я эту вашу теорию, поручик. Только вам все равно не отбрехаться.
— А что такое?
— В городе рождаются почти одни мальчишки! Выходит, ваши гусарята…
— Это еще надо посмотреть, кто из них вырастет: может, улан какой или егерь…
— Ловко вывернулись! А мне что делать? Я от ваших бывших любовниц отбиться не могу. Они за мной косяками ходят — на вас жалуются.
— Добавки хотят? — ухмыльнулся Ржевский.
— Понятное дело. Аппетит приходит во время еды.
Ржевский засмеялся. Майор Гусев печально вздохнул.
— Вы, поручик, разливайте. Чего зря на бутыль пялиться.
— И то верно, Панкрат Михалыч. За то, чтоб все устаканилось!
— Дай бог! Сказать по чести, у меня эти ваши беременные любовницы в печенках сидят. Поэтому, поручик, советую, соберитесь с мужеством, обмозгуйте хорошенько, кто из ваших милок вам милее, и — женитесь.
— Лучше застрелиться!
— Желание есть — стреляйтесь на здоровье, — пожал плечами Гусев. — Только загодя подайте рапорт об отставке, чтоб императорские инспекции нас потом не заездили. И мушкет вам в руки!
— Пошутил я, Панкрат Михалыч, — сказал Ржевский, допивая стакан. — Стреляться не буду: мне женский пол этого вовек не простит и на том свете припомнит. Но и жениться не хочу.
— Тогда не знаю, что и делать. Того гляди, по вашей милости в эскадроне дуэли начнутся. А вдруг вас шлепнут? Это сколько же сирот останется!
Ржевский почесал в затылке.
— С полгорода.
— Кошмар, одним словом.
— Я вот что думаю, господин майор. Меня Денис Давыдов к себе в Ахтырский полк зовет. Может, и впрямь перевестись?
Гусев, подпрыгнув на стуле, схватил Ржевского за руку обеими руками и затряс.
— Переводитесь, переводитесь, голубчик, не сомневайтесь ни капли. С полковым начальством я все улажу. Даже месяц отпуска вам выхлопочу.
— А как же мои ребятишки? — лукаво улыбнулся Ржевский.
Майор замахал руками.
— Усыновим! Всех, поголовно. Не извольте беспокоиться. Всех в сыновья полка запишем и на довольствие поставим. Таких гусаров из них вырастим — вам краснеть не придется.
— Да я только с водки краснею, — обронил Ржевский. — Ну, значит, на том и порешили, Панкрат Михалыч?
— По рукам, Ржевский! Ах, ядрён мушкетон, даже голова прошла! — Майор сдернул со лба полотенце. — Вы меня просто вылечили.
— Это не я, это портвейн, — Ржевский взял бутылку. — По последней, господин майор?
— Разливайте, поручик. За ваше новое назначение!
Поручика Ржевского провожали на самой дальней окраине города.
Дата, место и причина собрания держались в тайне, чтобы об отъезде поручика ненароком не проведали бесчисленные поклонницы. Полковое начальство не на шутку опасалось увидеть
