с характерным “ледяным” запахом, потому что из крана идет только холодная вода.
На двери туалета висит табличка: “Штраф за курение — 500 000 р” с зачеркнутыми нулями. Я спрашиваю у мамы, почему так, она отвечает что-то про загадочную деноминацию. Тем не менее, в туалете все равно пахнет табаком и очень сильно. Там курит дядя Магомет.
Еще он на балконе курит и еще телевизор смотрит. И когда ему нужно идти “в ночь”, все в квартире передвигаются на цыпочках. Я дядю Магомета боюсь ужасно: мне он кажется очень суровым человеком, угрюмым.
У него есть прекрасная тетя Лариса и три дочери с невыговариваемой дагестанской фамилией. В сочетанием с отчествами, которые достались им от него, имена девочек превращаются в длинные скороговорки, которые так забавно повторять. А еще от него у них черные кудрявые волосы и темные выразительные глаза.
В комнате девочек фотообои с деревьями и голубым небом, за окном большое поле, а по вечерам одолевает сетку озверевшее комарье.
Больше всего я люблю Аню. У Ани красивая длинная юбка с подсолнухами, в которой она ходит гулять поздно вечером, кассеты с группой Five и Ютой, дерзкий характер и крутой нрав. Я очень хочу быть похожей на нее. Аня учит меня мыть пол: “Тряпка, конечно, противная, но ты, когда моешь, думай о том, что потом сможешь руки с мылом помыть”.
* * *
Я сижу на кухне все той же квартиры (теперь тут просторно, нет ни плесени, но ржавчины): со мной Аня и ее дочь, тетя Лариса и дядя Магомет, мы пьем шампанское. За окном все то же поле, цветы и травы на подоконнике, прыгает по нему маленький черный котенок.
Я прощаюсь со всеми перед отъездом, дядя Магомет крепко обнимает меня на прощание, уколов своими усами, желает хорошей дороги.
А через год он умрет.
Это было там же. Кажется, я спала в комнате девочек. Сквозь сон слышу, как мама очень ласково, но настойчиво будит меня посреди ночи. «Соня, вставай скорей! Скорее выходи на улицу! Все пропустишь!»
Я продираю слипшиеся ото сна глаза и, накинув только олимпийку, как-то оказываюсь во дворе дома на детской площадке.
На улице стоят соседи со всех домов и смотрят вверх. Темно-синее небо, слово из сказки, подсвеченное на горизонте, тысячи звёзд.
Сегодня падает комета.
Я чувствую единение со всеми и радость. Кажется, будто всех людей вдруг сплотила эта красота и ожидание чуда.
Вот она пролетает: белая звезда с длинным хвостом. Уходит куда-то за горизонт, пока мы кричим, смеёмся, прыгаем и загадываем желания.
Ах, как хочется вернуться
Ах, как хочется ворваться в городок
На нашу улицу в три дома
Где всё просто и знакомо, на денёк
Где без спроса входят в гости
Где нет зависти и злости, милый дом
Где рождение справляют
И навеки провожают всем двором.
Дома в Екатеринбурге наша любимая с мамой передача «Городок». Больше всего нас трогает эта финальная песня.
Два панельных двухэтажных дома, стоящих перпендикулярно. Площадка со старыми качелями. Сушащееся на улице белье, ковры на перекладинах. Цветы в палисадниках. Только через дорогу деревенские домики, а здесь — уголок цивилизации, но все так же смотрящий окнами на поле и закатный лес.
You've got a new horizon it's ephemeral style
A melancholy town where we never smile
В моем дешевеньком плеере играет Gorillaz "Feel Good Inc". Батарейка садится, пленку заедает, слова странно и нелепо растягиваются. Опять и опять нажимаю на кнопку перемотки, слушаю эту мелодию, пытаясь повторить слова речитатива, напевая "Feel good". Почти ничего, кроме этих слов, я не могу перевести, но чувствую, что песня на самом деле грустная.
Ветер треплет мои волосы, мороз кусает кожу (как это вообще возможно летом?) — я иду гулять на "гору". Вот бетонный мост, по нему проносятся редкие машины, гремят плиты дороги, на зубах хрустит пыль. Я поднимаюсь по тропинке к сосне. Она стоит одиноко на юру, подверженная всем ветрам.
Я снова включаю песню, которая мне так нравится:
Windmill, windmill for the land
Turn forever hand in hand
Take it all in on your stride
It is sticking, falling down
Love forever, love is free
Let's turn forever you and me
Windmill, windmill for the land
Is everybody in?
Я чувствую какое-то глубокое одиночество и пронзительное несчастье. Эта серость и тьма вокруг, вязкий звук в наушниках, невозможность ничего исправить.
Я иду назад на лыжную базу, где мы живем. Там ужасно холодно, не работает сантехника, мы питаемся дошираками. Но всегда, когда я туда возвращаюсь, я вижу неповторимый изумрудный лес с кедровыми соснами.
У Ани в комнате есть магнитофон. Из него играет крутая музыка. Например, "We will rock you" группы “Five”. С мелочи, которую мне ссуживает пьяный дед, я накапливаю 50 рублей и покупаю свою первую в жизни кассету. Я еще не знаю, что "We will rock you" — это кавер, а остальные песни мне не понравятся.
На новые кассеты у меня, конечно, нет денег. Но дома есть двухкассетный магнитофон и радио.
Трогать, конечно, ничего нельзя. Бабушка покупает технику не для нас, а чтобы “была”. Хотя в “видике” спрятаны мои конфеты, я умею чинить антенну и настраивать сетку каналов. А еще у меня есть время, когда нет никого дома, и инструкция к магнитофону.
Я сижу за пианино на крутящемся стуле, пахнет старым лакированным деревом, надо мной стоит “Sharp”, из него играет радио. Нахожу любимые песни на разных станциях и жму кнопку “запись”. Вот начинается реклама, я злюсь, снова и снова ищу нужный трек и записываю его набело.
Потом крошу журналы на картинки для обложек, потрошу старые кассеты, записываю названия песен, как могу. Иногда что-то рассказываю в микрофон и пытаюсь заставить в него мяукать кота. Меняюсь кассетами с друзьями и пирачу любимые песни.
У меня есть целая коллекция кассет. И, когда я одна, я танцую перед миллионами зеркал и пою, не попадая в ноты.
Мама не разрешает мне носить брюки. Потому что “неправославно”, потому что “девочки не носят брюки”. Потому что на них нет денег.
Целую неделю я выслуживаюсь перед бабушкой: поддакиваю и лгу, выполняю все ее поручения, играя самую хорошую внучку. Все для того, чтобы она взяла меня на оптовый рынок
